содержание   ..  492  493  494   ..

Введение в переводоведение (общие и лексические вопросы) ББК81-7 В49 В. С. Виноградов В49 Введение в переводоведение (общие и лексические вопросы). — М.: Издательство института общего среднего образования РАО, 2001. — 224 с. ISBN 5-7552-0041-6 В пособии рассматриваются как общие теоретические вопросы современного переводоведения, так и особенности перевода текстов на романских языках, спо­собы и приемы работы с лексическим материалом, представляющим наибольшие трудности для перевода. Издание отвечает существующим учебным программам по теории и практике перевода и предназначено прежде всего студентам старших курсов филологичес­ких и переводческих факультетов и отделений высших учебных заведений, а так­же всем, кто интересуется вопросами переводоведения и сопоставительного анализа языков. ББК 81-7 ISBN 5 7552-0041-6 © В.С.Виноградов, 2001 Настоящее пособие создано на основе существующих учебных программ по теории и практике перевода. Оно предназначено, прежде всего, студентам старших курсов филологических и переводческих факультетов и отделений высших учебных заведений и может быть использовано также аспирантами и всеми, кто интересуется вопро­сами переводоведения и сопоставительного анализа языков. В нем сообщаются сведения о разделах и проблематике современного переводоведения, даются рекомендации относительно особенностей перевода текстов различных жанров и оптимaльныx способов и приемов работы главным образом с лексическим материалом, пред­ставляющим наибольшие трудности для перевода. Автор пособия опирался на достигнутые в переводоведении ре­зультаты и высказал свои взгляды на некоторые переводческие проблемы. В первой части книги затронуты общетеоретические вопросы (классификация переводимых текстов, характеристика эквивалент­ности, модели и этапы переводческого процесса, сущность фоновой информации и др.). Во второй части, наряду с теоретическим осмыслением лексико-переводческой тематики (дефиниция слова в переводоведении, ус­тановление информативного объема слова, определение видов межъязыковых переводческих лексических соответствий и др.), со­поставляются конкретные лексические пласты (слова-реалии, неоло­гизмы, архаизмы, имена собственные, фразеологические единицы и др.) в оригинале и переводе. Для этой цели иногда намеренно выби­рались наиболее сложные случаи словоупотребления, которые тре­буют от переводчика понимания всех смысловых оттенков и функ­ций оригинала, проникновения в подтекст, чуткого восприятия эмо­ционально-экспрессивного содержания текста и высокого уровня профессионального мастерства. Иллюстративный материал связан в основном с романскими языками (особенно испанским). Однако сама суть переводческих решений чаще всего универсальна, и предлагаемые рекомендации оказываются вполне приемлемыми и в переводческой практике, имеющей отношение к германским и другим языкам. Автор ис­пользует некоторые теоретические постулаты и положения, выска­занные ранее в его монографии «Лексические вопросы перевода художественной прозы» (М., 1978) и приводит множество приме­ров из опыта переводов художественной литературы как одной из наиболее сложных переводческих специализаций. Такие иллюст­рации позволяют наглядно показать необходимость творческого подхода к решению самых трудных и противоречивых проблем перевода. В настоящем пособии рассмотрены лишь некоторые вопросы переводоведения, научной дисциплины, в которой много нерешенных проблем, спорных суждений, субъективных оценок, недоговоренно­стей и противоречий. Следует признать, что в переводоведении еще не выработано строгой и убедительной теоретической концепции процесса перевода, и это не случайно, так как этот процесс — в высшей степени сложный аспект человеческой деятельности, тре­бующий комплексного и междисциплинарного подхода к его изуче­нию. Переводоведение находится сейчас на стадии накопления но­вых идей углубления и расширения специализаций. Некоторые даже утверждают, что в ближайшем будущем функциональный подход к анализу проблем перевода может дать толчок не только для разви­тия самого переводоведения, но и вообще стать основой многих фи­лологических исследований. ЧАСТЬ I 1. о понятии «перевод»; возникновение отечественной теории перевода, задачи переводоведения Перевод — одно из древнейших занятии человека. Различие язы­ков побудило людей к этому нелегкому, но столь необходимому труду, который служил и служит целям общения и обмена духовны­ми ценностями между народами. Слово «перевод» многозначно, и у него есть два терминологических значения, которые нас интересуют. Первое из них определяет мыслительную деятельность, процесс пе­редачи содержания, выраженного на одном языке средствами друго­го языка. Второе называет результат этого процесса—текст устный или письменный. Хотя эти понятия разные, но они представляют со­бой диалектическое единство, одно не мыслится без другого. Уместно также заметить, что в языкознании существует более широкое, чем перевод понятие двуязычной коммуникации. Главное место в ней за­нимает языковое посредничество, к которому относятся и перевод, и реферирование, и пересказ, и другие адаптированные переложения. Нынешние наименования перевода, например, в романских язы­ках, traduction(фр.), traduccion (ucn.), traducao(порт.), traduzione (ит.), означения понятий «переводить» (traduire, traducir, traduzir, tradurre) и «переводчик» (traducteur, traductor, tradutor, traduttore),* появились лишь в XVI веке. До этого эти значения передавались другими словами. * Заметим, кстати, что, например, в современном испанском языке существуют два термина для определения процесса перевода: traducci6n и interpretacion. Первый из них означает перевод вообще, перевод письменный и результат перевода, текст, а второй — толкование и перевод. Поэтому того, кто делает письменный перевод, ис­панец чаще назовет traductor, а устного переводчика — interprete. Цицерон, переводивший труды Платона и Демосфена, Гораций в трактате «Наука поэзии» использовали слово interpres в значении «переводчик», «толкователь». То же наименование употребляет пе­реводчик библии Святой Иероним (IV в. н. э.). И в Средние века мо­нахи-переводчики пользовались именами interpres и hermeneuma. Однако уже в конце той эпохи эта терминология становится мало­употребительной. В формирующихся романских языках понятие «писать на народ­ном языке», т. е. на народной латыни, передавалось теми же глаго­лами, что и понятие «переводить с латинского на народный язык»: enromancier(фр.), romancar (исп.), romanzare и vulgarizzare (um.). По­сле XII в. переводчика во Франции называли droguement (drugement) и trucheman (truchement)» а в Италии — drogomanno (и trucimanno), заимствованные из сирийского targmana и византийского dragoumanos (сравните в русском «толмач» из тюркских источников). В тот же период во французском языке от латинских translatio (перенесение значения, метафора) и translator (передающий что-либо кому-либо) образуются слова translation и translateur в значении «пе­ревод» и «переводчик», которые были освоены и другими европей­скими языками. Возникновение книгопечатания стимулировало переводческую деятельность. Именно тогда и появились современные термины. К 1539 году относят появление глагола traduire, а в 1540 француз­ский гуманист и переводчик Э. Доле включает в один из своих трак­татов traduction и traducteur. В Испании возникают неологизмы traducir и traduccion, а в Италии — tradurre и traduzione. В школьной практике продолжает употребляться термин version(анг., франц., итал.), version (ucn.), обозначающий перевод на родной язык с гре­ческого и латинского. В свое время наша страна занимала одно из первых мест в мире по числу и тиражности ежегодно выпускаемых переводов прежде всего художественной литературы. Многие переводчики достигли в своих работах высот литературного мастерства. Впечатляющие дос­тижения переводческой практики не могли не привести к развитию теории перевода. У ее истоков стоит А. М. Горький. Великий писа­тель глубоко и верно понимал взаимоотношения практики и теории перевода в литературном процессе. В 1918 г. им основано издательство «Всемирная литература». Объединив известных ученых, писателей и переводчиков, он поста­вил перед ними одновременно практические и теоретические задачи. Необходимо было отобрать лучшие творения мировой литературы, выполнить их переводы и научно осмыслить достижения и просче­ты переводческой практики прошлого. Для приобщения новых чи­тателей к бесценному литературному наследию всех времен и на­родов «...нужна была теория художественного перевода, воору­жающая переводчика и ясными принципами, дабы каждый — даже рядовой — переводчик мог усовершенствовать свое мастерство».* Первый шаг к созданию теории перевода сделал сам Горький, ко­торый подготовил предисловие к «Каталогу издательства «Всемирная литература» при Наркомпросе» (1919) и написал несколько небольших заметок о художественном переводе.** Заметки эти он передал К. И. Чуковскому и поручил ему составить первое в отече­ственной филологии описание принципов художественного пере­вода. Таким образом, у отечественной переводческой школы исто­ки теории и практики оказались общими. * Чуковский К. Высокое искусство. М., 1964. С. 4. ** Там же. С. 349—352. Брошюру «Принципы художественного перевода», включавшую статьи К. И. Чуковского и Н. С. Гумилева, издали для служебного пользования также в 1919 г.* А в 1930 г. увидела свет книга «Искусст­во перевода», ее составили значительно дополненная работа К. И. Чу­ковского и исследование А. В. Федорова «Приемы и задачи художе­ственного перевода». В 1931 г. М. П. Алексеев опубликовал в Иркут­ске большую статью «Проблемы художественного перевода». За не­сколько месяцев до начала Великой Отечественной войны почти одно­временно были изданы две книги, сыгравшие особую роль в развитии переводоведения: «Высокое искусство» К. И. Чуковского** и «О худо­жественном переводе» А. В. Федорова. * Во втором издании (1920) брошюра была дополнена двумя статьями Ф. Д. Ба­тюшкова. ** В 1964 г. опубликовано новое дополненное и переработанное издание этой книги. Сразу же после войны стали появляться публикации по вопросам перевода. Год от года число их росло. Это были не только статьи и книги о художественном переводе,* но и различные учебные пособия по переводу и первые труды по входившим тогда в моду про­блемам теории машинного перевода.** * См.их подробную библиографий в сборниках «Мастерство перевода», которые начали выходить с 1955 г. ** См., например, Соболев А. Н. Пособие по переводу с русского на французский. М., 1952; Федоров А. В. Введение в теорию перевода. М., 1953; Морозов М. М. Посо­бие по переводу. М., 1956; Машинный перевод. М, 1957; Автоматический перевод. М., 1957; Аристов Н. Б. Основы перевода. М., 1959; Левицкая Т. Р., Фитерман А. М. Теория и практика перевода с английского языка на русский. М., 1963; Ревзин И. И., Розенцвейг В. Ю. Основы общего и машинного перевода. М., 1964; Туровер Г. Я., Триста И. А., Долгопольский А. Б. Пособие по устному переводу с испанского языка для институтов и факультетов иностранных языков. М., 1967; Миньяр-Белоручев Р. К. Пособие по устному переводу. М., 1969; Гак В. Г., Львин Ю. И. Курс перевода. М., 1970 и др. Для последующих лет вновь были характерны «малые исследова­тельские жанры». Статьи, заметки, рецензии, посвященные самым разнообразным видам переводческой деятельности (в том числе ма­шинному переводу), часто публиковались в выпусках: «Мастерство перевода», «Тетради переводчика», тематических сборниках раз­личных издательств, а также в журналах, газетах и вузовских уче­ных записках. По вопросам теории перевода защищались кандидат­ские и докторские диссертации. Переводческая проблематика стано­вилась все более многообразной. Было ясно, что в переводоведении наступает новый этап и следует ожидать появления работ, обоб­щающих накопленный теоретический и практический опыт. Так оно и случилось. Только за три года (1971—1974) вышло из печати*столько монографических исследований по теории перевода, сколь­ко их не выходило за всю историю отечественного переводоведения. * Вот перечень наиболее значительных из них: Коптилов В. В. Актуальные тео­ретические вопросы украинского перевода. Киев, 1971; Копанев П. И. Вопросы истории и теории художественного перевода. Минск, 1972; Гачечиладзе Г. Художе­ственный перевод и литературные взаимосвязи. М., 1972; Комиссаров В. Н. Слово о переводе. М., 1973; Эткинд Е. Русские поэты-переводчики от Тредиаковского до Пушкина. Л., 1973; Рецкер Я. И. Теория перевода и переводческая практика. М., 1974; к этому следует добавить книгу чешского ученого Иржи Левого «Искус­ство перевода». (М., 1974) и работу А. В. Федорова «Очерки общей сопоставитель­ной стилистики» (М., 1971); в 1975 году в Москве вышла в свет монография Барху­дарова Л. С. «Язык и перевод». В дальнейшем переводоведческие изыскания в нашей стране ста­ли привычным делом. Постоянно публиковались исследования и практические пособия, в которых на материале многих языков уг­лублялись знания о переводе и переводческой деятельности, предла­гались новые теоретические подходы, раскрывались способы и приемы преодоления трудностей перевода и т.п.* Причем просле­живались три направления в развитии переводоведения: лингвисти­ческое, литературоведческое и машинное (инженерное, прикладное). * Перечисляем лишь основные работы начала 1970—1990-х гг.: Черняховская Л. А. Перевод и смысловая структура. М., 1976; Чернов Т. В. Теория и практика синхронного перевода. М., 1978; Виноградов В. С. Лексические вопросы перевода художественной прозы. М., 1978; Вопросы теории перевода в зарубежной лингвистики. М., 1978; Стрелковский Г. М. Теория и практика военного перевода. М., 1979; Влахов С. И., Фло­рин С. П. Непереводимое в переводе. М.,1980; Комиссаров В. Н. Лингвистика перевода. М., 1980; Рагойша В. П. Проблемы перевода с близко-родственных языков. Минск, 1980; Попович А. Проблемы художественного перевода. М., 1980; Миньяр-Белоручев Р. К. Общая теория перевода и устный перевод. М., 1980; Латышев Л. К. Курс перевода (эквивалентность перевода и способы ее достижения). М., 1981; Люби­мов Н. Перевод — искусство. М., 1982; Федоров А. В. Искусство перевода и жизнь литературы. Л., 1983; Федоров А. В. Основы общей теории перевода (лингвистиче­ские проблемы). М., 1983; Нелюбин Л. Л. Перевод и прикладная лингвистика. М., 1983; Лилова А. Введение в общую теорию перевода. М., 1985; Львовская Э. Д. Теоретические проблемы перевода. М., 1985; Художественный перевод. Проблемы и суждения. М., 1986; Щетинкин В. /".Пособие по переводу с французского на рус­ский. М., 1987; Перевод — средство взаимного сближения народов. М., 1987; Крупнов В. Н. Лексикографические аспекты перевода. М., 1987; Латышев Л. К. Перевод: проблемы теории, практики и методики преподавания. М., 1988; Швейцер А. Д. Теория перевода. Статус, проблемы, аспекты. М., 1988; Перевод и интерпретация текста. М.,1988; Семенец О.Е. , Панасьев А.Н. История перевода. Киев. 1989; Комиссаров В.Н. Теория перевода. М., 1990; Therednichenko A. J., Koval Y. D. Theorie et practique de la traduccion. Le Francais. Kiev, 1991; Alesina N. М., Vinogradov V. S. Teoria у practica de la traduccion. El espanol. Kiev, 1993. Лингвисты сосредоточили свои усилия на изучении процесса пе­ревода, построении его гипотетических моделей, сопоставлении текстов оригинала и перевода с целью установления лексических, грамматических, и текстовых соответствий и на определении переводоведческих закономерностей, описании переводческих приемов при передаче содержания оригинала, а также на поисках критериев эквивалентности (адекватности) перевода и эффективных методов обучения переводу. Литературоведы основное внимание уделяли аксеологическим аспектам перевода. Обычно они изучали художественные тексты, стремясь оценить перевод с точки зрения его эстетической эквива­лентности оригиналу, роли языка перевода в развитии духовной культуры, его соответствия нравственным потребностям эпохи. Многие работы литературоведов и переводчиков художественной литературы посвящены чисто профессиональной стороне перево­дческого ремесла, обмену опытом переводческой деятельности и оценке достоинств и недостатков конкретных переводов. Что касается машинного направления, то оно возникло в период увлечения идеей создания автоматического перевода и имеет при­кладное значение. Оно разрабатывает проблемы моделирования ма­шинного перевода, «прямого» через язык-посредник, или трехэтап­ного (анализ — преобразование — синтез), пытается формализовать переводческую деятельность человека, найти методы эффективной обработки лингвистической информации, выявления синтаксиче­ских структур языка, описания смысла лексических единиц, состав­ления алгоритмов и программ перевода с одного языка на другой для конкретной электронной аппаратуры. Следует заметить, что практика свидетельствует о близости лин­гвистического и литературоведческого направлений. По крайней мере, при анализе переводоведческих проблем, например, на мате­риале художественного перевода лингвисту не обойтись без эстети­ческих оценок и литературоведческих подходов, а литературоведу, размышляющему о переводе, постоянно приходится обращаться к лингвистическим понятиям. Поэтому не лучше ли будет рассматри­вать эти две исследовательские ветви в рамках одного направления — филологического? Как часто случается в филологии, дефиниции термина «перевод» зависят от исследовательских целей и взглядов ученого и его при­надлежности к той или иной научной школе. Так, один из основате­лей отечественного переводоведения А. В. Федоров, для которого материалом анализа «служат только тексты как речевые произведе­ния»,* считает, что перевод означает умение «выразить верно и пол­но средствами одного языка то, что уже выражено ранее средствами другого языка».** Сторонница структурных методов исследования А. А. Черняховская определяет перевод как «преобразование струк­туры речевого произведения, в результате которого, при сохранении неизменным плана содержания, меняется план выражения «один язык заменяется другим».*** Приверженцы денотативных взглядов на перевод считают его процессом «описания при помощи языка пере­вода денотатов, описанных на языке оригинала»;**** последователи трансформационных методов полагают, что перевод — это «преоб­разование единиц и структур ИЯ (исходного языка. — В.В.) в единицы и структуры ПЯ (переводящего языка. — В.В.)», ***** я например, придерживающиеся семантических теорий утверждают, что перевод «заключается в раскрытии сущности эквивалентных отношений ме­жду содержанием оригинала и перевода».****** И так далее. *Федоров А. В. Основы общей теории перевода. М., 1983. С. 10. ** Там же. С. 10. ***Черняховская Л. А. Перевод и смысловая структура. М., 1976. С. 3. ****Комиссаров В. Н. Слово о переводе. М., 1973. С. 32. *****Комиссаров В. Н. Слово о переводе. М., 1973. С. 38. ****** Там же. С. 42-43. Целесообразно и в этом пособии предложить исходное рабочее определение перевода как вызванного общественной необходимо­стью процесса и результата передачи информации (содержания), выраженных в письменном или устном тексте на одном языке, по­средством эквивалентного (адекватного)* текста на другом языке. Это определение нуждается в комментарии. * О предпочтительности термина «эквивалентность» будет сказано в соответствую­щем разделе. Во-первых, под информацией понимается все содержание, все сведения как смыслового, так и стилистического, эмоционально-экспрессивного, функционального, оценочного, жанрового, эстети­ческого характера, закрепленные в оригинальном тексте и подлежа­щие передаче при переводе на другой язык. Таким образом, инфор­мацией именуется то, что в кибернетике не изучается, а лишь изме­ряется. По Винеру «информация — это обозначение содержания, полученного из внешнего мира в процессе нашего приобщения к нему и приспосабливания к нему наших чувств».* Иначе говоря, в кибернетике имеют дело не с информацией как таковой, а с ее мате­риальным выражением посредством соответствующих слов, знаков, сигналов и т. п. Кибернетическая мера количества информации от­торгнута от реального содержания любого знака или сигнала, от смыслов и эмоций, выражаемых словом, отторгнута как раз от того, что для нас составляет главный объект изучения. * Винер Н. Кибернетика и общество. М., 1958. С. 31 Во-вторых, следует пояснить, что под эквивалентностью (адекват­ностью) понимается наиболее полное и идентичное сохранение в тек­сте перевода жанрового своеобразия оригинала и всей разнообразной информации, содержащейся в тексте подлинника. Лишь служебная внутриязыковая информация (о ней еще пойдет речь в разделе об ин­формативном объеме слова), не передается, так как она сообщает све­дения о так называемых «пустых» грамматических категориях (род неодушевленных существительных и глагола, род, число и падеж прилагательных, некоторые категории местоимений и т. п.), свойст­венных системам тех или иных языков. Эквивалентность перевода оригиналу понятие относительное. Ее уровень и специфика меняются в зависимости от способа и жанра переводного текста. Равно как тре­бования к эквивалентности перевода научных, деловых и, например, художественных текстов также будут различными (см. § 3). Теория перевода или переводоведение обычно определяется как научная дисциплина, в задачу которой входит изучение процесса перевода и его закономерностей; раскрытие сущности, характера и регулярности межъязыковых переводческих соответствий различно­го уровня путем обобщения и систематизации наблюдений над кон­кретными текстами оригинала и перевода; описание приемов и спо­собов перевода, рассмотрение истории переводческой практики и теории, определение роли переводов в развитии отечественной куль­туры. Объектом изучения является сам процесс перевода во всех мно­гообразных проявлениях и различные переводные тексты и их ори­гиналы, сравнение которых предоставляет исследователям объек­тивные данные для развития теории перевода. Принято считать, что у переводоведения есть несколько основ­ных разделов: Общая теория перевода изучает универсальные закономерности процесса перевода вообще и в зависимости от жанра переводимых текстов, определяет теоретические основы межъязыковых, стилисти­ческих, функциональных и т. п. соответствий, специфику устного и письменного перевода и т. п. А. В. Федоров определял общую теорию перевода как «систему обобщения, применимых к переводу разных видов материала с разных языков на разные языки».* * Федоров А. В. Основы общей теории перевода. М., 1983. С. 20. Частные теории перевода выявляют особенности перевода с од­ного конкретного языка на другой, типы соответствий между кон­кретными языковыми единицами и явлениями, виды окказиональ­ных речевых соответствий, индивидуальных стилистических прие­мов переводчиков и т.п. Иными словами, это «итоги работы по ис­следованию перевода сводного конкретного языка на другой и пере­вода конкретных видов материала».* Конечно, общее и частное все­гда взаимосвязано. Частные теории перевода, опираются на широ­кий эмпирический материал, обогащают общую теорию, делая ее более достоверной и доказательной. * Там же. Специальные теории перевода исследуют специфику различных ви­дов переводческой деятельности (перевод устный, письменный, син­хронный, последовательный, абзацно-фразовый и т. д.) и особенности, своеобразие и закономерности, обусловленные жанром переводимого произведения (перевод художественной, научной, технической, пуб­лицистической и т. д. литературы). История практики и теории перевода связана с исследованием исторических этапов и основных направлений переводческой дея­тельности, периодизацией переводов, варьированием представлений о сущности перевода, роди переводной литературы в национальных литературах и т. п. Критика перевода дает оценку адекватности переводов оригина­лу, определяющая значение переводов для культуры принимающего языка. Это направление обычно связано с переводами художествен­ной литературы и только начинает оформляться в самостоятельный научно-обоснованный раздел переводоведения. Особое место занимает теория машинного перевода, на основе которой делаются попытки смоделировать процесс естественного перевода и создать переводящие машины, а также инженерные ус­тановки, содержащие сведения о лексико-грамматических и семан­тических соответствиях различных языков. Теоретики машинного перевода опираются на данные таких наук, как информатика, кибер­нетика, математика, семиотика и др. С переводоведением тесно связана методика преподавания пере­вода. Она разрабатывает наиболее оптимальные методы обучения различным видам и типам устного и письменного перевода с одного языка на другой. Некоторые исследователи считают,* что в современном переводоведении существуют еще два раздела: практикология перевода. включающая в себя социологию перевода, редакционную работу над переводом, методологию критики перевода, и дидактика перевода , изучающая вопросы обучения переводчиков и составления пособий для них. Этот последний раздел совпадает с уже упомянутой мето­дикой преподавания перевода. * См.: Попович А. Проблемы художественного перевода. М., 1980. С. 28. Уже говорилось, что в переводоведении изучается как процесс перевода, происходящий в сознании человека, так и результаты это­го процесса, речевые произведения, тексты. Именно эти последние являются единственным материализованным свидетельством осуществленного процесса перевода и конкретным материалом для со­поставительного научного анализа, позволяющим установить ком­муникативные и переводоведческие закономерности, способы н приемы эквивалентной передачи разнообразной и многоплановой информации оригинала в переводе. Из сказанного следует, что переводоведение обречено на междисциплинарный подход к разработке определенных тем и анализу определенного материала. В переводоведении используются данные таких наук, как лингвистика, литера­туроведение, история, социология, психология, этнография, семио­тика, информатика и некоторых других. Однако главное заключает­ся в том, что переводоведение имеет дело с изучением процессов передачи произведений духовной культуры одной языковой общно­сти к другой, со сравнительным анализом по различным параметрам письменных и устных текстов оригинала и перевода. Это со всей очевидностью еще раз свидетельствует о том, что переводоведение является филологической дисциплиной, входящей в содружество гуманитарных дисциплин, объектом которых является язык и текст как выразители духовной культуры человека в обществе. 2. тексты для перевода и их классификация Из предложенной ранее дефиниции перевода следует, что в переводоведении существует два взаимосвязанных уровня исследований: процессуальный и текстовый. Процессуальный опирается главным образом на дедуктивные методы, так как процесс перевода не дан нам в непосредственное наблюдение. Он происходит в святая свя­тых человека, в его сознании. Материальным объектом, доступным для конкретного переводоведческого анализа, являются тексты ори­гинала и перевода, письменные или звучащие. Функциональная, содержательная и эмоциональная специфика этих текстов в значи­тельной степени влияют на методологию и методику исследования. Поэтому классификация текстов (в самом общем плане), которые в существующей практике могут подлежать переводу, необходима. Тексты для переводов чрезвычайно разнообразны по жанрам, стилям и функциям. Поэтому переводчику важно знать, какой вид текста ему надлежит переводить. Типы текстов определяют подход и требования к переводу, влияют на выбор приемов перевода и оп­ределение степени эквивалентности перевода оригиналу. Цели и задачи переводчика оказываются различными в зависимости от того, что он переводит, поэму или роман, научную статью или газетную информацию, документ или техническую инструкцию. И законо­мерности перевода каждого из жанров имеют свои отличия. Филологи давно пытаются произвести классификацию текстов. Однако сделать это нелегко: слишком велико их многообразие и слишком заметно взаимопроникновение языковых средств и разно­видностей речи в некоторых типах текстов. Наиболее убедительны­ми представляются классификации, в основу которых положены функциональные признаки. В свое время академик В. В. Виноградов предложил подразделять стили языка и речи, исходя из трех основ­ных функций языка: общения, сообщения и воздействия (предупре­дим, что у языка выделяются и другие функции). Эта идея использу­ется и для классификации текстов, так как они относятся к какому-либо стилю речи, а этот последний является системной реализацией функционально-обусловленных языковых средств, т. е. стилей языка. Функция общения основная в сфере повседневного общения лю­дей. Текстам, информирующим о чем-либо носителей языка, свой­ственна преимущественно функция сообщения. Функция воздейст­вия чрезвычайно важна для художественных и публицистических текстов, которые не только обращены к разуму, но и к чувствам че­ловека. Они рассчитаны на то, чтобы определенным образом воз­действовать на реципиента, на того, кто их воспринимает. Хотя стиль материально воплощается в тексте, но отождествлять эти два понятия нельзя. Стиль — это лексико-грамматическое единст­во в многообразии текстов, которое оказывается характерным для определенной категории текстов. А раз это так, то при классификации текстов должна учитываться их принадлежность к тому или иному функциональному стилю. Конечно, жесткая текстовая классификация вряд ли возможна. Речетворчество многослойно. Речевые стили взаимовлияют друг на друга и взаимопроникают. Есть переходные и периферийные стилевые реализации. Однако в каждом тексте есть нечто определяющее, составляющее его специфику. Это и позволяет подразделять тексты на классы. В детальной классификации неизбеж­но появятся подклассы, виды, подвиды и т. д. Итак, принимая во внимание функции языка и стили языка и ре­чи, целесообразно выделить шесть основных функционально-стиле­вых типов текстов:* * Тот факт, что дифференциация текстов сопряжена с большими трудностями, под­тверждается существованием многих, иногда даже противоречивых классификаций. В статье Катарины Райс «Классификация текстов и методы перевода» («Вопросы теории перевода в зарубежной лингвистике». М., 1973. С. 202—228) перечисляются следующие классификации текстов, принадлежащие различным авторам: I — а) тех­нические тексты и тексты естественных наук, б) философские, в) литературные; II — а) информационные, документальные и научные, б) общественно-политические, в) художественные; III — а) прагматические, б) литературные (художественные); IV — а) прагматические, б) эстетико-художественные, в) лингвистические, г) этнографиче­ские; V — а) религиозные, 6) литературные, в) деловые, г) официальные; VI — а) религиозные, б) художественные, в) стихотворные, г) детская литература, д) дра­матургические, е) кинофильмовые, ж) технические. Сама Катарина Райс предлагает свое деление: а) тексты, ориентированные на содержание (сообщения прессы, репортажи, коммерческие тексты, официальные документы, учебная и специальная литература, отчеты, трактаты, гуманитарные, естественнонаучные и технические тексты и т. п.); б) тексты, ориентированные на форму (художественная проза, поэзия, эссе, жизнеописания и т. п.); в) тексты, ориентированные на обращение (реклама, агитация, проповедь, пропаганда, полемика и т. п.); г) аудио-медиальные тексты (радио- и телепередачи, сценические произведения, все тексты, которые сопровождаются внеязыковым оформлением, исполнительским, музыкальным, декоративным и т. п.). 1. Разговорные тексты. Они могут подразделяться на разговорно-бытовые, разговорно-деловые и др. Разговорные тексты выполняют, функцию общения, реализуются в устной диалогической форме и ори­ентируются на взаимную коммуникацию ради каких-нибудь целей. 2. Официально-деловые тексты, к которым относятся великое множество государственных, политических, дипломатических, ком­мерческих, юридических и тому подобных документов. У них ос­новная функция сообщения. Как правило, они существуют в пись­менной форме, которая в некоторых видах документов бывает срав­нительно жестко регламентированной. 3. Общественно-информативные тексты. Они содержат самую различную информацию, проходящую по каналам массовой комму­никации, газетам, журналам, радио и телевидению. Их главная функ­ция — сообщение. Эти тексты могут быть тенденциозными и рассчи­танными на определенное воздействие, на обработку общественного мнения. Однако функция сообщения остается у них основной, форми­рующей типологию текста. Форма этих текстов чаще всего письменная. На радио и телевидении письменные тексты ретранслируются в устной форме. Нечто подобное происходит и с ораторской речью, когда она воспроизводит письменный оригинал. 4. Научные тексты, имеющие много подтипов, видов и подви­дов, в зависимости от областей знаний и назначения. Среди них вы­деляются, прежде всего, тексты специальные, рассчитанные на про­фессионалов, и научно-популярные, предназначенные для массового читателя. Всем им присуща функция сообщения и ориентация на логически последовательное, объективное и доказательное изложе­ние содержания. Научные тексты реализуются главным образом в письменной форме. На конференциях, съездах, симпозиумах и т. п. их форма может быть устной. 5. Художественные тексты, охватывающие все жанровое раз­нообразие художественной литературы, литературной критики и публицистики. У них две основные взаимосвязанные текстообразующие функции: воздействия и эстетическая. В таких текстах особое значение приобретает форма изложения. В литературе во­площается не только и не столько рациональное, сколько художест­венное и эстетическое познание действительности. От того, как и в какой форме материализуется содержание, зависит эстетическая ценность произведения и уровень эмоционально-экспрессивного воздействия на читателя. В художественных текстах используются единицы и средства всех стилей, но все эти стилевые элементы включаются в особую литературную систему и приобретают новую, эстетическую функцию. Конечно, художественные тексты следует подразделить на виды, например, соответствующие литературным жанрам. У каждого из видов окажется своя художественная, языко­вая и функциональная специфика. 6. Религиозные сочинения. Их содержание, характеристики отли­чаются особым своеобразием. Основное место среди них занимают канонические книги Священного писания, апокрифы. Жития святых, проповеди, теологические сочинения. Переводы библейских книг имеют многовековую историю. Библейские переводы связаны с экзе­гетикой — разделом богословия, трактующем многозначность неко­торых текстов Библии и библейской лексики, уточнением текстов. 3. проблема эквивалентности и тип переводимого текста С эквивалентностью перевода оригиналу происходит нечто по­добное заключению врачей в справках общего характера. Врачи пи­шут: «Практически здоров», т. е. пациент может работать, хотя тео­ретически у него Бог знает какие хвори. Так и с переводческой экви­валентностью. Переводчик-профессионал всегда добьется практиче­ской информационной эквивалентности перевода подлиннику, но в теоретическом плане она, эта эквивалентность, весьма различна. Можно заранее утверждать, что любой перевод никогда не будет абсолютно идентичен каноническому тексту оригинала. Эквива­лентность перевода подлиннику всегда понятие относительное. И уровень относительности может быть весьма различным. Степень сближения с оригиналом зависит от многих факторов: от мастерства переводчика, от особенностей сопоставляемых языков и культур, эпохи создания оригинала и перевода, способа перевода, характера переводимых текстов и т. п. Нас будет интересовать последний из названных факторов. Но прежде разберемся в терминах. В теории и практике перевода оперируют такими сходными понятиями, как эквивалентность, адекватность и тождественность. В ши­роком плане эквивалентность понимается как нечто равноценное, равнозначное чему-либо, адекватность — как нечто вполне равное, а тождество — как нечто обладающее полным совпадением, сходст­вом с чем-либо. Видимо, эта меньшая семантическая категоричность слова «эквивалентность» и сделало его предпочтительным в совре­менном переводоведении.* Хотя, конечно, понятия адекватности, тождественности, полноценности и даже аналогичности остаются в том же семантическом поле, что и термин «эквивалентность» и ино­гда дублируют друг друга. На наш взгляд, под эквивалентностью, в теории перевода следует понимать сохранение относительного ра­венства содержательной, смысловой, семантической, стилистиче­ской и функционально — коммуникативной информации, содержа­щейся в оригинале и переводе. Следует особо подчеркнуть, что эк­вивалентность оригинала и перевода — это прежде всего общность понимания содержащейся в тексте информации, включая и ту, кото­рая воздействует не только на разум, но и на чувства реципиента и которая не только эксплицитно выражена в тексте, но и имплицитно отнесена к подтексту. Эквивалентность перевода зависит также от ситуации порождения текста оригинала и его воспроизведения в языке перевода. Такая трактовка эквивалентности отражает полноту и, многоуровневость этого понятия, связанного с семантическими, структурными, функциональными, коммуникативными, прагматиче­скими, жанровыми и т. п. характеристиками. Причем все указанные в дефиниции параметры должны сохранятся в переводе, но степень их реализации будет различной в зависимости от текста, условий и способа перевода. * См. Латышева Л. К. Разноязычные тексты как объект отождествления в переводе //Текст и перевод. М., 1988. С. 24. В переводоведении нередко встречается тезис о том, что главным определяющим принципом эквивалентности текста является комму­никативно-функциональный признак, который складывается из ра­венства коммуникативного эффекта, производимого на реципиентов оригинального и переводного текстов.* С этим постулатом можно было бы согласится с некоторыми оговорками и пожеланиями. Од­нако при трактовке коммуникативно-функциональной эквивалент­ности утверждается, что, создавая текст на языке Б, переводчик, строит его таким образом, чтобы получатель на языке Б воспринял его так же, как и получатель на языке А. Иными словами, в идеале сам переводчик не должен привносить в текст сообщения элемент своего собственного восприятия, отличного от восприятия этого сообщения тем получателем, которому оно было адресовано. На самом деле восприятие переводчика и любого из получателей речи не способно оказаться одинаковым в силу самых различных лично­стных, культурных и социальных причин. Переводчик, например, художественной литературы, воспринимает текст не как некий неиз­вестный среднеарифметический носитель языка, а как данный ре­цептор, как конкретный служитель «высокого искусства» перевода. И конечно же, он не подгоняет свой перевод под восприятие двух абстрактных существ: заграничного читателя икса и отечественного книголюба игрека. Потому что у этих иксов и игреков восприятие не может быть клонированным. Оно обязательно в чем-то различно. И к тому же подлинный смысл, например, художественного произве­дения никогда не исчерпывается полностью и что приближение к нему бесконечный процесс. * См., например: Латышев Л. К. Перевод: проблемы теории, практики и методики преподавания. М., 1988, глава 2. Цель перевода состоит не в подгонке текста под чье-то воспри­ятие, а в сохранении содержания, функции, стилевых, стилистиче­ских, коммуникативных и художественных ценностей оригинала. И если эта цель будет достигнута, то и восприятие перевода в язы­ковой среде перевода будет относительно равным восприятию ори­гинала в языковой среде оригинала. Преувеличение роли коммуни­кативно-функционального фактора в переводе приводит к размыванию внутреннего содержания, информативной сути самого текста оригинала и перевода, к замещению сущности объекта реакцией на него со стороны воспринимающего субъекта. Определяющим становится не сам текст, а его коммуникативная функция и условия реа­лизации. Коммуникативно-функциональная эквивалентность является по­нятием относительным, одним из важных, но не основных компо­нентов понятия переводческой эквивалентности. Следует решительно подчеркнуть, что главное в любом переводе — это передача смысловой информации текста. Все остальные ее виды и характеристики, функциональные, стилистические (эмоциональ­ные), стилевые, социолокальные и т. п. не могут быть переданы без воспроизведения смысловой информации, так как все остальное со­держание компонентов сообщения наслаивается на смысловую ин­формацию, извлекается из нее, подсказывается ею, трансформирует­ся в образные ассоциации и т. п. Известно, что перевод материализуется в двух формах, устной и письменной . Уровень эквивалентности устных и письменных пере­водных текстов весьма различен. Вначале рассмотрим сферу устного перевода,* который обычно, подразделяется на последовательный (включая абзацно-фразовый) и синхронный. Наиболее сложным для достижения эквивалентности является синхронный перевод. Сама сущность этого вида перевода не позволяет добиться высокой сте­пени эквивалентности. Ведь при синхронном переводе устная пере­водная речь порождается почти одновременно с восприятием устно­го сообщения на языке оригинала. Именно темпоральный (вре­менной) фактор влияет, прежде всего, на снижение уровня эквива­лентности. Синхронист запаздывает в передаче смысла по сравне­нию, с речью оригинала, возникает так называемая «синфазность», фазовый сдвиг. С другой стороны, переводчик обязан закончить пе­ревод в тот же временной отрезок, что и оратор. Неизбежность фа­зового сдвига и темпорального (временного) ограничителя обязыва­ет переводчика изыскивать возможность для линейных (горизон­тальных) синтаксических трансформаций, для словесного уплотне­ния (спрессовывания, свертывания) передаваемой информации и сокращения семантической избыточности, если она есть в сообще­нии оратора. Под линейными синтаксическими трансформациями понимается, например, употребление слова вместо фразеологизма, или вместо глагольного оборота, или превращение сложноподчи­ненного предложения в сложносочиненное или в самостоятельное предложение, или снятие местоименных повторов и т. п. Все это позволяет получить необходимый резерв времени для синхронного перевода. Для этих же целей используют приемы уплотнения ин­формации, т. е. передачи ее меньшим объемом лексических единиц, и сокращения семантической избыточности, если оратор грешит употреблением характерных для него и в принципе засоряющих его речь вводных слов и выражений. Конечно, переводчик-синхронист экономит время и на так называемом вероятностном прогнозирова­нии, т. е. умении предугадывать смысл фразы по ее начальным лек­сическим единицам, ключевым словам, а также благодаря увеличе­нию темпа собственной речи по сравнению с речью оратора. Это важный прием, хотя и сопряженный с определенным риском. Ис­следователи подсчитали, что если синхронисту приходится говорить в ритме 150—200 слов в минуту, то неизбежны пропуски и ошибки. Следует упомянуть также, что при синхронном переводе теряются личностные характеристики речи оратора, тембр и модуляции голо­са, экспрессивность интонации и т. п. * Подробный анализ особенностей устного перевода см.: Миньяр-Белоручев Р. К. Последовательный перевод; М., 1969; Чернов Г. В. Теория и практика синхронно­го перевода. М., 1978. Синхронный перевод может осуществляться и с листа, когда пе­реводчик, не только слушает оратора, но и видит переданный ему текст выступления. Еще один тип устного перевода — это последовательный, кото­рый выполняется пофразно или поабзацно и может сопровождаться стенографическими записями переводчика или пометками о ключе­вых понятиях. Однако у всех этих видов устного перевода сохраня­ется сходная с собственно синхронным переводом неполнота экви­валентности. Итак, эквивалентность устного перевода оригиналу следовало бы определить как редуцированную относительную эквивалентность. Каков же характер эквивалентности у письменного перевода книжных и вообще печатных текстов? Ранее была предложена клас­сификация письменных текстов, которые чрезвычайно разнообразны по жанрам, стилям, функциям и т. д. Их характер определяет подход и требования к переводу и степень его эквивалентности оригиналу. Следует также напомнить, что в отличие от устного письменный перевод делается при постоянном обращении к подлиннику. Сверка перевода с оригиналом может быть многократной. Если переводчик не слишком ограничен во времени, он может прибегать к помощи различных словарей, справочников, энциклопедий и т.п. В процессе перевода он творчески раскрепощен. Его ограничивает лишь обяза­тельство перевести иноязычный текст с наибольшей информацион­ной точностью. Принимая во внимание предложенную рабочую классификацию текстов, попытаемся кратко охарактеризовать степень относитель­ной эквивалентности, свойственную различным типам текстов. При бытовом общении в переводе разговорных текстов, как пра­вило, нужды не бывает. В сфере делового общения уровень относи­тельной эквивалентности устного перевода связан с параметрами, о которых шла речь выше. Официально-деловые тексты полностью ориентированы на пере­дачу содержания. Их форма в большинстве случаев бывает стерео­типной. Обращения, зачины текста, последовательность изложения, концовки документов в каждом языке подчиняются строгим прави­лам риторики и изобилуют языковыми штампами. В языке перевода сохраняется композиция оригинала, но сами языковые штампы могут отличаться по внутренней форме, совпадая по содержанию. В европейских языках высока культура и стандар­тизация письменной переписки. В современном русском языке го­раздо меньше устоявшихся риторических штампов. Поэтому при переводе иногда приходится прибегать к дословному изложению. Прием дословного перевода нередко используется в дипломатиче­ских документах, где каждое слово особенно значимо. Неосторож­ное употребление слова может послужить поводом для различных толкований и даже дипломатических осложнений. Относительность эквивалентности названных текстов определя­ется различиями в языковых клише, в риторических структурах, возможностью появления элементов буквализма и стилистической нейтрализации текста перевода, а также несовпадением характери­стик нейтрального стиля в различных языках. Характер относительной эквивалентности общественно-информативных текстов, воспроизводимых в устной форме, соответствует степени редуцированности, о которой упоминалось в начале этого раздела. Другое дело газетные и журнальные публикации. Как правило, для них характерно использование значительного числа привычных клише, стереотипных фраз, газетных штампов, политических терминов и понятий, социальных реалий и т. и. В некоторых публикациях используются придуманные журналистами оценочные слова, обыг­рываются жаргонные и просторечные слова и выражения. В этом случае переводчик стремится прежде всего передать точ­ный социально-политический смысл таких публикаций и их общест­венную направленность. Для этого ему приходится «корректиро­вать» стиль подлинника под газетно-журнальный стиль языка пере­вода. Исследователи отмечают, что переводчик производит различ­ные синтаксические трансформации рематематического характера, подыскивает устоявшиеся в языке перевода соответствия. Все это свидетельствует о том, что у таких переводов эквивалентность так­же относительная, но ее уровень близости к оригиналу более высо­кий, чем при устном переводе. Отличия между оригиналом и пере­водом возникают за счет разницы в стиле газетно-журнальных пуб­ликаций и пояснительных экспликаций в переводе. В этих случаях даже словный объем перевода и оригинала может заметно разли­чаться. Переводы часто оказываются многословнее оригинала. Степень относительной эквивалентности научных текстов зависит от их типов и видов. Замечено, что чем более формализован научный текст, а это происходит прежде всего в естественных науках, тем более эквивалентен его перевод оригиналу. Переводы неко­торых трудов по математике, химии или биологии, состоящих из стереотипных фраз, которые вводят соответствующие формулы, оказываются почти тождественными оригиналу. При переводе науч­ных трудов главное — передать мысль, логику мысли, суть научной доктрины, последовательность рассуждения. Для этого нередко при­ходится в переводах менять синтаксический строй фраз оригинала, снижать эмоциональную тональность, если она есть в оригинале. Иногда уровень эквивалентности в переводах специальных тру­дов снижается за счет описательной трактовки терминов или даже неточностей в их понимании. В переводческих школах западных университетов введены курсы терминологии по избранной специа­лизации. Но и они не спасают от ошибок особенно в сфере гуманитарных наук. Гуманитарии весьма охотно занимаются терминотворчеством, когда этого следовало бы избегать. Часто в зависимости от научной школы, научного направления, даже от отдельного иссле­дователя один и тот же объект означают различными терминами. Переводчику приходится прибегать к амплификациям, разъясняя суть термина, или переводить термин дословно или транскрибиро­вать его. Итак, уровень относительной эквивалентности переводов научной литературы обуславливается некоторыми грамматическими трансформациями, логическими и терминологическими уточнения­ми и разъяснениями, которые зависят от характера научного труда и прагматических требований к переводу. В художественном переводе (особенно стихотворном) свои осо­бые законы эквивалентности оригиналу. Перевод может, как уже говорилось, лишь бесконечно сближаться с подлинником. И не более. Потому что у художественного перевода есть свой творец, свой язы­ковой материал и своя жизнь в языковой, литературной и социальной среде, отличающейся от среды подлинника. Художественный пере­вод порождается подлинником, зависит от него, но в то же время обладает относительной самостоятельностью, так как становится фактом переводящего языка. Поэтому освоение одного и того же произведения в разных культурах имеет свою специфику, свои от­личия, свою историю. Таким образом, не только оригинал и перевод различаются характером осмысления, социальным значением и ре­путацией, но и разноязычные переводы одного и того же литератур­ного источника. Но есть и другие причины относительной эквива­лентности художественного перевода подлиннику. Они вызваны своеобразием восприятия оригинала переводчиком, разносистемно-стью языков, различиями социокультурной среды. Проявится и ин­дивидуальность переводчика, определяемая его художественным восприятием, талантом, своеобразием отбора языковых средств. Эти обусловленные индивидуальностью переводчика черты не имеют никакого отношения к авторскому стилю оригинала, не соотнесены непосредственно с текстом подлинника. Их парадокс в том, что они нежелательны, но неизбежны. Это элементы переводческого стиля. Проблемы стиля переводчика теоретически еще не осмыслены в переводоведении, хотя отдельные высказывания на этот счет уже имеются. Не следует забывать, что иногда переводчик смотрит как бы из будущего на переводимые им творения, что приводит к смещению некоторых акцентов. Еще один источник уменьшения уровня экви­валентности — это вертикальный контекст, различные аллюзии, намеки на другие тексты или ситуации, а также различные символы, реалии и т. п. Из всего сказанного явствует, что, несмотря на стремление пере­водчика воссоздать (воспроизвести) как можно полнее содержатель­ную, эмоционально-экспрессивную и эстетическую ценность ориги­нала и добиться равновеликого с оригиналом воздействия на читате­ля, ему, переводчику, можно рассчитывать лишь на относительную эквивалентность художественного перевода тексту оригинала. Эк­вивалентность воздействия оригинала и перевода на читателя будут относительными в еще большей степени. Перевод религиозных текстов связан со сложившейся традицией воссоздания сакральных произведений, для которой характерны ис­пользования богословской терминологии, устоявшихся оборотов и штампов, архаизация текстов, интерпретация символов, аллюзий, введение во многих случаях буквализмов, обусловленных боязнью исказить священный текст и т. п. Эти факторы приводят к различиям в текстах оригинала и перевода и относительной эквивалентности текста на языке перевода. 4. модели процесса перевода В последние годы появилось немало описаний перевода как про­цесса. Все они гипотетического, предположительного характера, потому что постичь то, что происходит в сознании человека в мо­мент преобразования содержания, выраженного в одной языковой форме, в то же содержание, материализованное в другой языковой форме, не представляется возможным на современном этапе развития наук. Деятельность головного мозга, продуктом которой являет­ся перевод, возможно когда-нибудь будет разгадана усилиями спе­циалистов различных научных дисциплин. Раскрыть эту тайну пы­таются специалисты в области физиологии высшей нервной дея­тельности, биохимии, психофизиологии, физики и других наук. Мо­дели процесса перевода, предлагаемые лингвистами, строятся на основе умозрительных посылок и заключений, самонаблюдений переводчиков и т.п. Когда появляется возможность проверить эти теоретические постулаты жесткой логикой фактов, то некоторые из гипотетических построений оказываются ложными или даже спеку­лятивными. Все сказанное вовсе не является призывом к отказу от попыток моделирования процесса перевода, а лишь свидетельствует о необходимости еще более строгого ответственного и доказатель­ного подхода к созданию подобных схем и описаний. Наиболее рас­пространенными в настоящее время гипотетическими моделями процесса перевода являются: ситуативная, семантическая, транс­формационная, семантико-семиотическая, закономерных соответст­вий, коммуникативно-функциональная, информативная, теория уровней эквивалентности и др. Рассмотрим наиболее распростра­ненные из них.* * См. описания процесса перевода в соответствующих разделах книг: Комиссаров В. Н. Слово о переводе. М., 1973.Он же. Лингвистика и перевод. М., 1980. Швейцер А. Д. Перевод и лингвистика. М., 1973, Львовская Э. Д. Теоретические проблемы перевода. М.,1985. А. Ситуативная (денотативная) модель, которая строится на при­знании того факта, что неизменной (инвариантной) основой языко­вых единиц оригинала и перевода является соотнесенность этих единиц с предметами, явлениями и данностями самой действитель­ности, с тем, что в лингвистике называют денотатами или референ­тами. В массе своей денотаты едины для всего человечества. Любой текст, отражающий определенную предметную ситуацию, суждения и в конечном счете реальную действительность, формируется путем соотнесенности с самыми разнообразными денотатами. Исходя из этого, перевод понимается как процесс замены материальных знаков денотатов, то есть слов, одного языка знаками другого языка, соот­носимыми с теми же денотатами. Иначе говоря, переводчик воспри­нимает ситуации и суждения в одной материальной форме и вос­производит их в другой, а денотаты остаются неизменными. Но мо­жет случиться так, что какого-либо денотата вообще нет в обществе, которое обслуживает язык перевода. Тогда переводчик прибегает к различным компенсаторным переводческим приемам, чтобы сохра­нить смысл переводимого текста и правильно описать воспроизво­димую ситуацию. Денотативная интерпретация процесса перевода весьма распространена, хотя у нее есть немало противников, и ее объяснительные возможности ограничены. Б. Семантическая модель процесса перевода строится с учетом компонентного анализа содержательных единиц языка и наличия регулярных межъязыковых соответствий. Предполагается, что в процессе перевода в оригинальном тексте вычленяются все элемен­тарные содержательные единицы и их компоненты и им подбирают­ся в языке перевода равнозначные или сходные по содержанию еди­ницы. Таким образом перевод сводится к анализу содержательных компонентов исходного текста, и синтезу смысла в материале языка перевода. Обычное содержание любой речевой единицы рассматри­вается как единство, состоящее из набора элементарных смысловых, стилистических, стилевых и т. п. характеристик, которому подбирает­ся соответствия в языке перевода. При такой трактовке процесс пере­вода осуществляется не столько на уровне слов и предложений, сколько на уровне элементарных содержательных компонентов. Чем выше степень совпадения таких элементарных смыслов в языке ори­гинала и перевода, тем адекватнее перевод. Семантическая модель связана с постулатом о наличии в языках глубинных содержатель­ных категорий и структур, общих для всех языков. Процесс перево­да и начинается с сопоставления этих глубинных смыслов. Конечно, и у этой модели есть немало критиков. В. Трансформационная модель возникла под воздействием идей трансформативной грамматики, мода на которую, похоже, уже про­шла. При построении этой модели перевод трактуется как преобра­зование текста исходного языка в текст на языке перевода. Перево­дчик воспринимает оригинал, производит в сознании ряд межъязы­ковых трансформаций и «выдает» готовый перевод. Главными ока­зываются операции по преобразованию так называемых «ядерных синтаксических структур», которые, согласно сторонникам этой мо­дели, совпадают в различных языках и характеризуются общностью логико-синтаксических связей и лексического состава. Иными сло­вами, текст оригинала понимается как совокупность исходных структур, которым должны быть соответствия в языке перевода или эти соответствия должны «выводиться» согласно правилам транс­формации. В сознании переводчика оригинальный текст на фазе анализа минимизируется в набор ядерных структур, затем на сле­дующей фазе набор этот замещается эквивалентными структурами языка перевода, которые потом преобразуются в реальный текст перевода, соответствующий оригиналу. Трансформационная модель процесса перевода также подвергалась критике. Г. В коммуникативной модели, имеющей некоторые разновид­ности, процесс перевода рассматривается как акт двуязычной коммуникации. В нем есть сообщение, его отправитель и получатель, код (язык) и канал связи (письменная или устная речь с учетом жанра этой речи). В упрощенном виде схема следующая: отправи­тель кодирует сообщение и передает его по соответствующему каналу, получатель декодирует его (т.е. осмысляет) и затем пере­кодирует воспринятую информацию с помощью нового кода и пе­редает ее для получателя по тому же или другому каналу с сохра­нением жанровых особенностей исходного сообщения. Схема эта основывается на положениях теории связи, а язык человека рас­сматривается как своеобразный код. Усложняет схему то обстоя­тельство, что получатель-переводчик должен выбирать оптималь­ный вариант из возможных вариантов передачи исходной инфор­мации. Важно и то, что переводчик считается участником процесса коммуникации, выполняющим двойную функцию, получателя и отправителя информации. В коммуникативной модели учитывают­ся отношения, которые в семиотике определяются как синтаксиче­ские, семантические и прагматические. Иными словами, отноше­ния между знаками, между знаком и денотатом, между знаками и коммуникантами. Семантика, ситуация и функция составляют ин­вариантную основу высказывания на языках оригинала и перевода. Д. Информативная модель основана на постулате, утверждаю­щем, что любой устный или письменный текст и его основная еди­ница — слово являются носителями самой разнообразной информа­ции, которая в сознании рецептора (переводчика) должна быть вос­принята и понята, осмыслена в идеале во всем объеме, со всеми ее смысловыми, стилистическими, стилевыми, функциональными, си­туативными, эстетическими и т. п. особенностями. Это процесс вос­приятия, понимания текста, происходящий одновременно с процес­сом воссоздания, перевода текста на основе имеющихся информа­ционных эквивалентов в языке перевода. Чем выше уровень подго­товленности переводчика, тем быстрее и успешнее осуществляется этот единый процесс переводческой деятельности. Информативная модель учитывает интеллектуальные характеристики отправителя (автора) и получателя (переводчика) текста, своеобразие культур и видения мира, свойственные сопоставляемым языковым общностям, а так же ситуативные и коммуникативные условия порождения ис­ходного текста. В отличие от сходной семантической модели информационная модель не использует тезис о наличии в языках глубинных содержа­тельных компонентов и структур и отрицает положение о том, что процесс перевода осуществляется на уровне элементарных содержа­тельных компонентов. Сторонники информативной модели исходят из того, что в сознании рецептора происходит одновременно анализ и синтез содержательных компонентов, следствием чего является понимание и восприятие целостных объемов информации, при пере­кодировании которой передается содержание не отдельных семантических компонентов или слов, а мысли, передается информация, ; содержащаяся в структуре предложения. Е. Следует также упомянуть о так называемой теории языковых соответствий, которая не претендует на моделирование процесса перевода. В ее задачу входит установление закономерных соответ­ствий между единицами оригинала и перевода на уровне языка и речи. Языковые соответствия могут определяться как известные данности и, например, на словном уровне фиксироваться в двуязыч­ных словарях. Речевые соответствия устанавливаются при сравне­нии конкретных текстов (см. подробнее ниже). Впервые идею зако­номерных соответствий выдвинул Я. И. Рецкер,* определивший на основе сопоставления текстов оригинала и перевода различные типы соответствий (эквивалентные, вариантные, контекстуальные) и виды переводческих трансформаций. * См. Рецкер Я. И. Теория перевода и переводческая практика и ст. О закономерных соответствиях при переводе на родной язык // Вопросы теории и методики учебного перевода; М., 1950. 5. восприятие и воссоздание текста как этапы переводческой деятельности Отвлекаясь от абстрактных моделей перевода, отметим, что про­цесс перевода — равно как и весь процесс порождения речи в созна­нии человека — по-прежнему остается загадкой загадок. Однако со­вершенно очевидно, что в практике перевода действительно выделя­ются два этапа работы. Один из них связан с осмыслением текста на иностранном языке, а другой — с воспроизведением его на родной язык. Еще раз подчеркнем, что было бы ошибочно считать, что пер­вый этап состоит лишь из аналитической работы мозга, а второй опирается только на синтез. На самом деле познавательная и созидатель­ная деятельность мозга на каждом из этапов не мыслима без анализа и синтеза. Диалектическое единство этих эффективных средств челове­ческого познания обнаруживается и при осмыслении иностранного текста, и в процессе его воспроизведения на языке перевода. Этапы перевода логично рассмотреть на примере художествен­ного перевода, ибо в нем с наибольшей полнотой отражены своеоб­разие и сложность переводческой деятельности. Первый этап (цикл), который назван восприятием текста, пред­ставляет собою чрезвычайно сложный сенсорно-мыслительный провесе, основанный на разнообразных видах и формах аналитиче­ской и синтезирующей работы органов чувств и мозга. На этом эта­пе переводчик стремится как можно полнее понять оригинальный текст, а когда речь идет о художественном и публицистическом тек­сте, то и «прочувствовать» и осознать его эстетическую ценность и характер воздействия на читателя или слушателя. Нельзя забывать о том, что переводчик должен быть чутким рецептором. Он должен не только осмыслять текст, но и воспринимать его образное и эмоцио­нальное воздействие. Однако эта проблема еще не имеет научного обоснования в тео­рии перевода, хотя адекватный перевод, повторим, во многом зави­сит не только от рационального, но и эмоционально-оценочного восприятия произведения. Рецепция текста, как уже говорилось, не бывает абсолютно равной у различных индивидов, так как рецептором всегда являет­ся человек с его неповторимой индивидуальностью. Запас знаний и опыта, своеобразие мышления и чувствования, воспитания и обра­зования, литературных вкусов и пристрастий, уровень владения родным языком, влияние конкретной социальной среды и общест­венных интересов, специфика формирования мировоззрения и личности и т. п. — все это не может оказаться абсолютно одинако­вым даже у близнецов. Однако относительное равенство в воспри­ятии, например, литературного произведения реально существует в силу того, что указанные характеристики во многом могут совпа­дать у разных людей и степень этого сближения возрастает у пред­ставителей одной и той же социальной группы. Для переводчика как рецептора очень важно достичь такого уровня знаний и эстетической восприимчивости, который позволял бы воспринимать весь объем объективно содержащегося в тексте смыслового и эмоционального содержания. Восприятие переводчиком текста может быть недостаточным, если переводчик обладает ограниченным запасом знаний и если у него слабо развита эмоциональная восприимчивость. Когда же пере­водчик не страдает подобной «недостаточностью», то восприятие оригинала оказывается относительно полным. В неравенстве степе­ней восприятия текста и в индивидуально-личностных особенностях этого процесса кроется одна из нескольких причин возможного по­явления разных и вполне эквивалентных переводов одного ориги­нала в одно и то же время. У каждого типа и вида перевода этап восприятия имеет свои осо­бенности и характеристики, но коль скоро речь пойдет о художест­венном переводе целесообразно указать на то, что он распадается по крайней мере на две фазы: допереводное восприятие, т. е. воспри­ятие художественного произведения в первом (иногда втором и бо­лее) чтении, когда переводчик старается глубоко осмыслить, «про­чувствовать» произведение, осознать его художественную ценность и определить его стилистическое своеобразие, и собственно пере­водное восприятие, т. е. непосредственное восприятие конкретных слов, предложений, фраз, абзацев и т. д. в момент перевода. Во второй фазе восприятия, когда происходит пофразная рецеп­ция иностранного текста перед его воссозданием на другом языке, переводчик оперирует анализом и синтезом, воспринимая смысл отдельных элементов (слов и словосочетаний) сообщения и смысл каждой фразы исходного языка. Даже при синхронном переводе, когда, казалось бы, перевод осуществляется пословно и по синтаг­мам (словосочетаниям), т. е. путем восприятия лишь отдельных час­тей фразы, которые, переводятся, когда еще не известен весь ее смысл, понимание иностранной фразы все же обязательно, и только после полного осмысления предложения переводчик заканчивает «сборку» переведенных словесных блоков в единую фразу, коррек­тируя ее соответствующим образом. Психологи и лингвисты, иссле­дователи речевого процесса утверждают, что при восприятии и по­нимании человек усваивает смысл идеи и понятия, а не сами слова, но что это усвоение возможно только потому, что формирование понятия уже прошло вербальный этап, что оно сформировалось на основе слова.* * См. Чернов Г. В. Теория без эксперимента и эксперимент без теории // Тетради переводчика, № 10. М., 1973. С. 104. Для переводчика художественной литературы на этой фазе вос­приятия важно не только понимание текста, но и видение «нарисо­ванных» словами образов и ситуаций. Известно, что слово, всегда обобщает. Оно наполняется конкретным содержанием только в том случае, если участники коммуникации ведут речь о конкретных су­ществах, предметах или объектах, видимых или хорошо им извест­ных. Тогда в создании отправителя и получателя речи возникают волне конкретные представления и образы. Столь же конкретным будет восприятие читателя в отношении тех описываемых в тексте реальных объектов, которые ему знакомы. В остальных случаях восприятие читателями словесного содержания всегда несколько абстрактно. Если какой-либо текст начинается словами «В комнате стоит стол», то и «комната» и «стол» воспринимаются как обобщен­ные понятия об этих предметах. Видеть этой «комнаты» и этого «стола» читатели не будут, а если и вообразят их себе, то каждый на свой лад: любую комнату и любой стол. Если бы восприятие таких контекстов должно было быть всегда конкретно-образным, то вряд ли можно было бы осуществить перевод с одного языка на другой. Понятийное восприятие слов, не опирающееся на видение названно­го словом объекта, делает возможным перевод с языков, совершенно различных по своей культуре, этнографическому укладу и социаль­ное устройству народов. В художественной литературе писатель часто детализирует объ­ект описания, рисуя образ персонажа, среду, событие и т. п. «В цен­тре большой, светлой, в два окна комнаты с высокими потолками стоял черный прямоугольный стол на резных ножках.» Этот текст воспринимается не только понятийно, но и образно. Переводчик видит нарисованную картину, и комната и стол обретают под пером писателя относительную конкретность. Любое описание героев, места действия, пейзажа, явлений природы и т. д. — это средство их конкретизации и индивидуализации, которое порождает в сознании рецептора образное восприятие текста. Детализируя описание, писа­тель общее превращает в индивидуальное. Конечно, в этом индиви­дуальном может быть обобщено многое. Писатель типизирует, сли­вает в единичный образ то, что в действительности существует во многих реальных проявлениях. Но образ этот в художественной дей­ствительности литературного произведения единичен, конкретен. Когда смысл фразы литературного произведения воспринят и су­ществует не только в материальной словесной форме, но и в форме «идеальной», в виде единиц мышления — понятий, суждений и т. п., в виде наглядных образов, представлений и эмоций, тогда-то и проис­ходит переход ко второму этапу (циклу) процесса перевода, к воссоз­данию на языке перевода, воспринятой фразы оригинала. И снова в сознании переводчика осуществляются сложные процессы анализа и синтеза, связанные с передачей из сферы мышления смысла уже в иной материальной словесной форме. Второй цикл тоже состоит по меньшей мере из двух фаз: перевыражения и идентификации. Восприняв семантическую и эмоционально-экспрессивную ин­формацию, заключенную в подлежащей переводу фразе, переводчик воссоздает эту информацию, в материальных единицах переводного языка, стремясь сохранить ее полный объем. Не подыскивает, как иногда принято думать, соответствия каждому слову и словосочета­нию исходной фразы, а «перевыражает» ее смысл. Но так как в лю­бом языке смысл фраз составляется из значений отдельных слов и словосочетаний и так как существование лексических, грамматиче­ских и стилистических соответствий между языками мира является объективной данностью, универсальным фактом, то на поверку, при сравнении оригинального и переводного текстов, обычно легко об­наруживаются в первую очередь, лексические межъязыковые соот­ветствия, которые и наводят на мысль, что любой перевод осущест­вляется путем их подбора. К тому же письменный перевод обычно осуществляется пофразно, не ограничивается во времени, как уст­ный перевод, и всегда связан с материально зафиксированным кано­ническим текстом оригинала, любую фразу которого в любой мо­мент можно прочитать, что немыслимо, например, при устном пере­воде речи оратора. Все это позволяет даже на фазе перевыражения проводить постоянное сравнение двух текстов: неизменного текста оригинала и рождающегося текста перевода. У некого идеального «суперпереводчика» если бы таковой существовал в действительно­сти, уже на этой фазе перевод мог бы оказаться адекватным, а соот­ветствия, константные и окказиональные, — бесспорными. Однако на практике после фазы перевыражения наступает период художественной идентификации перевода, т. е. такой обработки тек­ста перевода, которая в конечном итоге привела бы к созданию ху­дожественного произведения на языке перевода, идентичного (адек­ватного) подлиннику по своему смысловому, функционально-стилистическому и идейно-художественному содержанию. На этой фазе происходит скрупулезное сравнение, сопоставление переводи­мых фраз, абзацев, периодов и т. д. с соответствующим текстом ори­гинала и оценка перевода, позволяющая обнаружить «утечку информации». Именно в этот период могут вновь возникнуть «муки творчества», связанные с поисками «нужного слова» и функцио­нально-стилистических и жанровых соответствии, передачей реалий и игры слов, уточнением синтаксического рисунка и окончательной шлифовкой перевода, призванного стать уже фактом отечественной литературы. В этот период, продолжительность которого зависит от объема, языковых и литературных сложностей исходного текста, а также от таланта и опыта переводчика, завершается работа над ру­кописью. При повторных чтениях в нее вносятся лишь незначитель­ные изменения. Конечно, у каждого переводчика вырабатывается, своя манера, свой навык работы над переводом, но указанных эта­пов и фаз ему не избежать, потому что в них объективно отражается процесс перевода как одной из разновидностей, мыслительной дея­тельности человека. 6. фоновые знания и имплицитная информация В отечественном языкознании вопрос в фоновых знаниях впер­вые подробно рассматривался в книге Е. М. Верещагина и В. Г. Кос­томарова «Язык и культура». В ней фоновые знания определяются как «общие для участников коммуникативного акта знания».* Ины­ми словами, это та общая для коммуникантов информация, которая обеспечивает взаимопонимание при общении. В последующих фи­лологических трудах это определение видоизменялось, но суть оста­валась прежней.** Фоновые знания неоднородны. По степени их рас­пространенности выделяются три вида: общечеловеческие фоновые знания, региональные и страноведческие. Классификация эта, как замечают сами авторы, не совсем полна. В ней пропущены социаль­но-групповые знания, свойственные определенным социальным общностям людей, врачам, педагогам, шоферам и т. п. Однако опущение это несущественно, так как основное внимание в книге уде­ляется анализу страноведческих фоновых знаний, составляющих основной предмет исследования. Страноведческие знания — это «те сведения, которыми располагают все члены определенной этниче­ской или языковой общности» (с. 126). Такие знания — часть на­циональной культуры, результат «исторического развития данной этнической или государственной общности в равной мере» (с. 135). Они «образуют часть того, что социологи называют массовой куль­турой, т. е. они представляют собой сведения, безусловно, известные всем членам национальной общности... Фоновые знания как эле­мент массовой культуры, подчиняясь ее общей закономерности, разделяются на актуальные фоновые знания и фоновые знания куль­турного наследия» (с. 134). Среди страноведческих фоновых знаний выделяется также та их часть, которая обладает свойством всеобщей (для данной этнической группы или национальности) распростра­ненности и называется взвешенными фоновыми знаниями. Именно взвешенные страноведческие фоновые знания имеют особое значе­ние в процессе преподавания иностранных языков, так как являются источником отбора и необходимой минимизации страноведческого материала для целей обучения. Наконец, авторы различают макро-фон, как совокупность страноведческих фоновых знаний данной языковой общности, и мини-фон — «объем фоновых знаний, кото­рый преподаватель моделирует в учебной аудитории для рецепции определенного художественного произведения» (с. 165). «Страно­ведческие фоновые знания, — заключают авторы, — исключительно важны для так называемой массовой коммуникации: писатель или журналист, пишущий для некоторой усредненной аудитории, интуи­тивно учитывает взвешенные страноведческие фоновые знания и апеллирует к ним» (с. 170). * Верещагин Е. М. Костомаров В. Г. Язык и культура. М., 1973. С. 126. Далее при ссылке на это издание страницы указываются в тексте. ** См., например, Гюббенет И. В. К проблеме понимания литературно-худо­жественного текста. М., 1981. С. 78; Томахин Г. Д. Прагматический аспект лексиче­ского фона слова // Филологические науки, № 5, 1988. С. 82. Предложенные определения и классификации фоновых знаний вполне убедительны. Однако им может соответствовать и иная тер­минология. Она связана с информатикой, в которой оперируют тер­мином тезаурус. Он означает набор данных о какой-либо области знаний, который позволяет правильно ориентироваться в ней. По­этому под тезаурусом можно понимать различные объемы знаний вообще. Он может быть глобальным, интернациональным, регио­нальным, национальным, групповым и индивидуальным. Глобаль­ный включает все знания, добытые и освоенные человеком в про­цессе его исторического развития. Это величайшая сокровищница мировой культуры. Региональные и национальные тезаурусы определяются исторически сложившимся объемом знаний, характерным для данной геосоциальной зоны или для данной нации. Групповые и индивидуальные занимают низшую ступень в этом делении. Их объ­емы ничтожно малы по сравнению с остальными. Во всех этих те­заурусах обнаруживается определенный объем знаний, который ос­воен во всех регионах и всеми развитыми нациями. Это и есть об­щечеловеческий (интернациональный) тезаурус. Какой-то частью его владеет каждый индивидуум. В региональных и национальных тезаурусах есть известная доля сугубо национальных знаний, совладельцами которых не стали дру­гие национальные группы. Культура — совокупность материальных и духовных ценностей, накопленных и накапливаемых определенной общностью людей, и те ценности одной национальной общности, которые вовсе отсут­ствуют у другой или существенно отличаются от них, составляют национальный социокультурный фонд, так или иначе находящий свое отражение в языке. Именно эту часть культуры и эту часть язы­ка следует изучать и в переводоведении в целях более полного и глубокого понимания оригинала и воспроизведения сведений об этих ценностях в переводе с помощью языка другой национальной культуры. В разделах, посвященных лексическим проблемам, представля­ется более целесообразным пользоваться термином «фоновая ин­формация», который соотносится с сугубо национальным тезауру­сом и, конечно, с понятием фоновых знаний, но по сравнению с ним является более узким и соответствующим изучаемой теме. Фоновая информация — это социокультурные сведения харак­терные лишь для определенной нации или национальности, освоен­ные массой их представителей и отраженные в языке данной нацио­нальной общности. Принципиально важно, что это не просто знания, например, по­вадок животных, обитающих лишь в одной географической зоне, или музыкальных ритмов данной этнической группы, или рецептов приготовления национальных блюд, хотя все это в принципе тоже составляет часть фоновых знаний, важно, что это только те знания (сведения), которые отражены в национальном языке, в его словах и сочетаниях. Содержание фоновой информации охватывает прежде всего спе­цифические факты истории и государственного устройства нацио­нальной общности, особенности ее географической среды, характерные предметы материальной культуры прошлого и настоящего, этнографические и фольклорные понятия и т. п. — т. е. Все то, что в теории перевода обычно именуют реалиями. Правда, терминологи­ческая неупорядоченность, характерная для многих разделов совре­менной филологии, коснулась и этого термина. Под реалиями пони­мают не только сами факты, явления и предметы, но также их назва­ния, слова и словосочетания.* И это не случайно, потому что знания фиксируются в понятиях, у которых одна форма существования — словесная. * См.: Влахов С., Флорин С. Непереводимое в переводе. Реалии // Мастерство перевода. 1969., М., 1970. С. 432-456. Большинство понятий являются общечеловеческими, хотя и во­площенными в различную вербальную форму. Однако те понятия, которые отражают реалии, носят национальный характер и материа­лизуются в так называемой безэквивалентной лексике* (термин не очень-то удачный, так как при переводе подобные слова находят те или иные эквиваленты). * Верещагин Е. М. и Костомаров В. Г. определяют безэквивалентную лексику так: «Слова, служащие для выражения понятий, отсутствующих в иной культуре и в ином языке, слова, относящиеся к частным культурным элементам, т. е. к культурным эле­ментам, характерным только для культуры А и отсутствующим в культуре Б, а также слова, не имеющие перевода на другой язык одним словом, не имеют эквивалентов за пределами языка, к которому они принадлежат» (53). Кроме обычных реалий, маркируемых безэквивалентной лекси­кой, фоновую информацию содержат в себе реалии особого вида, которые можно назвать ассоциативными. Эти реалии связаны с са­мыми различными национальными историко-культурными явлениями и весьма своеобразно воплощены в языке. Ассоциативные реалии не нашли своего отражения в специальных словах, в безэквивалентной лексике, а «закрепились» в словах самых обычных. Они находят свое материализованное выражение в компонентах значений слов, в оттен­ках слов, в эмоционально-экспрессивных обертонах, в внутренней словесной форме и т. п., обнаруживая информационные несовпаде­ния понятийно-сходных слов в сравниваемых языках. Таким обра­зом, оказывается, что словам солнце, луна, море, красный и т. п. со­путствуют в художественных текстах того или иного языка страно­ведческие фоновые знания, фоновая информация. Название романа панамского писателя Хоакина Беленьо "Luna verde"* переведено на русский язык дословно «Зеленая луна». У русского читателя такой образ вызывает лишь недоумение или ложные ассоциации. Для жи­теля Панамы или Чили — это символ надежды, доброе предзнаме­нование, образ наступающего утра, ибо для многих латиноамери­канцев зеленый цвет олицетворяет все молодое и прекрасное, сим­волизирует радость бытия, а понятие луны ассоциируется с духов­ным состоянием человека, его настроением, его судьбой (ср. упот­ребление слова луна во фразеологизмах estar de buena (mala) luna — быть в хорошем (плохом) настроении; darle (a alguien) la luna — он не в себе, на него нашло помрачение; quedarse a la luna (de Valencia) — остаться ни с чем, обмануться в своих надеждах; dejar a la luna (de Valencia) —оставить ни с чем, обмануть и др.). * Беленьо Хоакин. Зеленая луна. Роман. / Пер. с исп. Ю. Погосова. М., 1965. Множество самых распространенных существительных «окру­жены» в языке эмоциональным ореолом, «роем ассоциаций», по вы­ражению Ю. Тынянова. Е. М. Верещагин и В. Г. Костомаров такие слова называют коннотативными. Коннотации, т. е. сопутствующие словам стилистические, эмоциональные и смысловые оттенки, не существуют сами по себе, они обычно «группируются» в слове, имеющем свое вещественно-смысловое содержание, накладываются на одно из его значений. Например, в русском языке теоретически каждому существительному и прилагательному с помощью суффик­сов субъективной оценки могут быть приданы различные коннотации. Однако в любом случае следует особо подчеркнуть своеобразие многих коннотаций, в которых отражена специфика культуры той или иной этно-лингво-социальной общности, отражена фоновая ин­формация. Есть лексические единицы, словно бы целиком запол­ненные такой информацией. Это, как говорилось выше, названия присущих только определенным нациям и народам предметов мате­риальной культуры, фактов истории, государственных институтов, имена национальных и фольклорных героев, мифологических су­ществ и т. п. Но есть множество других слов, которые, называя са­мые обычные понятия, выражают вместе с тем смысловые и эмо­циональные «фоновые оттенки». Каждый язык — прежде всего на­циональное средство общения, и было бы странным, если бы в нем не отразились специфически национальные факты материальной и духовной культуры общества, которое он обслуживает. Если с так называемой безэквивалентной лексикой переводчики, несмотря на, казалось бы, явную трудность (нет постоянных эквива­лентов!), научились работать довольно успешно и добиваться адек­ватного перевода текстов с такой лексикой, то слова второй группы, несмотря на видимую легкость перевода, создают чрезвычайные трудности не только при передаче их содержания на другие языки, но и при их восприятия (нелегко ведь уловить и осмыслить «рой ассоциаций»). И не так уж редко трудности эти оказываются непре­одолимыми. Понятие фоновой информации тесно связано с более широким и многозначным понятием имплицитной или, проще, подразумевае­мой информацией. Исследователи включают в него и прагматиче­ские предусловия текста, и ситуацию речевого общения, и основан­ные на знании мира пресуппозиции, представляющие собой компо­ненты высказывания, которые делают его осмысленным, и имплика­ции, и подтекст, и так называемый вертикальный контекст и аллю­зии, символы, каламбуры, и прочее неявное, скрытое, добавочное содержание, преднамеренно заложенное автором в тексте.* * См. поэтому поводу интересные исследования: Молчанова Г. Г. Импликативные ас­пекты семантики художественного текста. АДД. М., 1990; Машкова А. А. Литературная аллюзия как предмет филологической герменевтики. АКД М., 1989; Мамаева А. Г. Лингвистическая природа и стилистические функции аллюзии. АКД. М., 1977; Христенко И. С. Лингвостилистические особенности аллюзии как средства создания подтекста (на материале романа М. де Сервантеса «Дон Кихот» и произведении Б. Переса Гальдоса). АКД, М., 1993; Дейк Т. А. ван. Язык. Познание. Коммуникация. М., 1989; Гальперин И. Р. Текст как объект лингвостилистического исследования. М.,1981. Этих сложные, порою противоречивые и разно трактуемые лин­гвистические и семантические понятия требуют отдельного иссле­дования. Для переводоведения важно осмыслить современные пред­ставления о фоновых знаниях и фоновой информации, подтексте и вертикальном контексте. Подтекст как особая лингвистическая категория стал интенсивно изучаться с середины XX века, хотя представления о нем сформиро­валось на рубеже XIX—XX веков. Этот художественный прием на­зывали тогда «вторым диалогом». В традиционном понимании — это второй параллельный смысл устного или письменного высказы­вания, обусловленный языковой системой или целями и замыслом автора. Иначе говоря, подтекст — это имплицитный, скрытый смысл, который сосуществует с явно выраженным, эксплицитным смыслом в одном и том же высказывании и который должен быть понят рецептором.* Подтекст (он мог бы именоваться как аллюзивный текст или аллюзив) раскрывается с помощью содержащихся в тексте материальных языковых индикаторов. Именно они открыва­ют доступ к скрытой информации. Индикаторы могут относиться к разным языковым уровням: а) слов и словосочетаний, когда по этим указателям рецептор до­гадывается о скрытом содержании, о смысле аллюзива; б) предложения или части текста, когда выраженное сообщение вызывает у читателя или слушателя восприятие имплицитной ин­формации; в) произведения в целом, когда весь текст ассоциируется со вто­ричным имплицитным смыслом или текстом. * О сложности упоминаемых понятии. См. Мыркин В. Я. Текст, подтекст и контекст // Вопросы языкознания, № 2. М., 1976. С. 86—93. Типы и виды подтекста весьма разнообразны. Подтекстовое со­держание может соотноситься со сферой языка, литературы, фолькло­ра, мифологии (это все филологический подтекст), с самой действи­тельностью, социальной средой (исторической и современной), с со­бытийными, бытовыми фактами и т. п. Классификации могут опи­раться на содержание подтекста, на его функции (познавательные, пародийные, сатирические, иронические, эзоповы, эмоционально-экспрессивные, характеристические, оценочные и др.), на способ об­разования, на типы индикаторов и т. п. Подтекст, образуясь перенесением смысла первичного, «гори­зонтального» текста на иную речевую ситуацию, на иной участок действительности, является субъективной данностью в момент по­рождения речи и становится объективным фактором, когда адекват­но воспринимается рецептором. В связи с этим подтекст, как прави­ло, должен рассматриваться в семиотической системе «адресант — сообщение — адресат» (автор — текст — читатель). Имплицитные сведения содержатся и в так называемом верти­кальном контексте, под которым понимается не явно выраженная историко-филологическая информация, содержащаяся в тексте. Обычными категориями вертикального контекста являются аллю­зии, символы, реалии, идиоматика, цитаты и т. п. Вертикальный кон­текст может заключать, во-первых, ту скрытую информацию, которая обусловлена самим языком и независимую от намерений отправителя текста. Подобное происходит со словами-реалиями, фразеологией и различной идиоматикой. Эти языковые единицы по природе своей связаны с тем, что мы называем фоновой информаци­ей. Они словно окружены фоновыми обертонами. И. В. Гюббеннет* описывает инвентарь речевых ситуаций, требующих социологической оценки. Он подтверждает тезис об объективном характере им­плицитной информации, зафиксированной в языке. Национальный компонент проявляется в наименованиях некоторых черт внешности, характера и поведения людей, их одежды, жилищ, предметов обихода, еды, окружающей природы, животных, средств передвижения, при­родных явлений, видов досуга, явлений общественной жизни, произ­ведений искусства и литературы и в других подобных названиях. * Гюббенет И. В. К проблеме понимания литературного текста (на английском ма­териале). М., 1981. С. 81. Во-вторых, вертикальный контекст может целиком зависеть от воли отправителя речи, формирующего текст таким образом, чтобы в нем содержался намек на какой-либо языковой, литературный, социальный и т. п. факт, отсылка ко вторичному тексту и вторичной ситуации. Характерным приемом реализации подобного вертикаль­ного контекста является аллюзия. И. С. Христенко определяет ее как стилистическую фигуру «преференциального характера, где в каче­стве денотатов выступают две ситуации: референтная ситуация, вы­раженная в поверхностной структуре текста и подразумеваемая си­туация, содержащаяся в совокупности общих фоновых знаний адре­санта и адресата».* Индикаторы аллюзии могут соотносить как с филологической информацией (филологический вертикальный кон­текст), так и с реальной действительностью прошлого или настоя­щего (социальный или событийный вертикальный контекст). Аллю­зии первого типа основываются на прототексте. которым обычно являются тексты произведений отечественной и зарубежной литера­туры, мифологические и фольклорные источники, пословицы, пого­ворки, афоризмы, различные цитаты (полные, сокращенные, пере­сказанные, деформированные и т. д.). Во втором случае основой является протореальность (протоситуация) , связанная с событиями и фактами самой действительности. Такие аллюзии не сводятся к оп­ределенному текстовому первоисточнику, а соотносятся с явления­ми и объектами бытия и нашими представлениями о них. К сожале­нию аллюзии, содержащиеся в тексте, не всегда реализуются. Они подвластны, во-первых, времени: чем старее литературный текст, тем возможнее аллюзивные утраты. Нередко современные читатели без соответствующих комментариев просто не воспринимают намеки. Во-вторых, многое зависит от знаний рецептора, если его тезаурус недос­таточен, то не каждая авторская аллюзия может быть понята. * Христенко И. С. Лингвистические особенности аллюзии как средства создания подтекста (на материале М. де Сервантеса «Дон Кихот» и произведении Б. Переса Гальдоса). АКД. М., 1993. С. 7. 7. долговременная и кратковременная фоновая информация Фоновая информация — явление историческое. Она существует и актуализируется в реальном времени, может устаревать и стано­виться достоянием прошлого. Иная фоновая информация, не успев закрепиться за тем или иным фактом действительности и соответст­вующей лексической единицей, забывается носителями языка, сти­рается из их памяти. Поэтому фоновую информацию можно было бы подразделить на актуальную и историческую, как это делают Е. М. Верещагин и В. Г. Костомаров в отношении фоновых знаний. Однако в переводоведении важно, на наш взгляд, и другое: подраз­деление ее, исходя из продолжительности бытования, степени «жи­вучести», на долговременную и кратковременную информацию. Первая из них составляет основу национальной духовной культуры и передается из поколения в поколение. Подобная информация об­ладает, так сказать, абсолютным долголетием, независимым от вре­мени ее появления. Одна из них существует века, другая может воз­никнуть недавно, но по значимости и ценности своей (достоинств этих современники могут и не разгадать сразу) предназначена к дли­тельному существованию. Даже когда время устраняет из жизни народа те или иные сугубо национальные вещи и факты, информа­ция о них, закрепленная прежде всего в самих названиях этих вещей и фактов, остается зафиксированной в памяти народной и в литера­турных произведениях прошлого и настоящего. Например, перево­дчик с русского языка должен знать хотя бы относительную хроно­логию подобных реалий и понимать, что кистень, палица, гривна, стольник, скоморох, вече, опричнина — это историзмы Древней Ру­си; разночинец, шестидесятник, недоросль, черносотенец, казенная палата и т. п. — историзмы России XIX века; а совхоз, колхоз, агит­пункт, стахановец, исполком и др. — это советизмы. Реалии традиционного быта и национальной мифологии особенно долго­вечны и существуют на протяжении всей зримой истории народа: борщ, суп, каша, холодец, студень, квас, балалайка, гусли, самовар, сарафан, валенки, ушанка, изба, махорка, леший, водяной. Баба-яга, Чудо-юдо, Колобок, Жар-птица, Кащей, скатерть-самобранка и т. д. В принципе, лексические единицы, фиксирующие современную и историческую долговременную фоновую информацию, не создают особых препятствий для восприятия текста, так как они включены в самые разнообразные лексикографические пособия: толковые, двуязычные, энциклопедические, идеографические и прочие словари. Другое дело кратковременная фоновая информация, которая не­редко представляет собой суррогат, шлак культуры, является «сло­весной разменной монетой времени, которая быстро входит в упот­ребление, но так же быстро забывается и именно поэтому не нахо­дит отражения в словарях».* Речь идет о модных словечках, выра­жениях, присказках, коллоквизмах, названиях популярных кафе, ресторанов, именах и прозвищах кумиров на час, недолгих эвфе­мизмах и т. п. Кратковременный фон сопутствует каждой эпохе и находит свое отражение в литературных произведениях. Актуальная и историческая кратковременная фоновая информация — один из источников переводческих трудностей. Даже в современных рома­нах и повестях немало «фоновых загадок», перед которыми пасуют опытные переводчики.** Еще сложнее интерпретировать кратковре­менную фоновую информацию, отраженную в произведениях про­шлых веков. Нелегко придется иноязычному переводчику с русско­го, если он столкнется с содержащими кратковременную фоновую информацию лексическими единицами, как рюмочная (забегаловка, где подавали рюмку водки с бутербродом), «Хопер», «Чара» (банки, работавшие на принципе финансовых пирамид), Леня Голубков (персонаж телевизионной рекламы), печальной памяти Солнцедар (плохое крепленое вино), коленвал, табуретовка (сорта плохой вод­ки), «Алло, мы ищем таланты!» (присказка от названия некогда по­пулярной телепередачи). Еще большие трудности возникают, когда переводчик сталкивается с аллюзиями, опорными компонентами которых являются обычные слова или обороты, содержащие кратко­временную фоновую информацию. Оказывается совсем уж ней­тральное словосочетание «одиннадцать часов» обладало когда-то фоновым смыслом. Он, например, реализуется в одном из пародий­ных текстов на 16-й странице «Литературной газеты», когда инопла­нетянин Лур говорит землянину: «Фима, не забывай нас. В дни получ­ки обязательно выходи на связь в одиннадцать утра, как договорились» (А. Моисеенко). Юмор этого пожелания не будет понят, если читатель не знает, что в 1970-х гг. продажа спиртоводочных изделий начиналась в одиннадцать часов. Подобная фоновая информация, связанная с аллюзиями, создает для ее восприятия еще большие сложности, если она относится к прошлым веками к окказиональ­ным авторским переосмыслениям. Например, массовому читателю сейчас непросто понять без специального комментария язвительные строки Некрасова, осмысляемые К. И. Чуковским в замечательной книге о великом русском поэте. В 1863 году Н. А. Некрасов написал стихи, в которых некий Савва Намордников обращается к писателям с такими словами: Узнайте мой ужасный нрав И мощь мою и — крепость! * Павлов Г. В. О фактической правильности перевода // Тетради переводчика, № 10. М., 1973. С. 87. ** См. об ошибках этого рода в указанной статье Павлова Г. В. Тогдашний читатель-демократ понял намеки Некрасова. «Кре­пость» — это не сила Намордникова, как можно подумать по кон­тексту, а Петропавловская крепость, где в ту пору был заточен Чер­нышевский, а сам Намордников — Александр II, учинивший рас­праву над писателем-революционером.* * Корней Чуковский. Мастерство Некрасова. М., 1955. С. 650. ЧАСТЬ II 8. характеристика и дефиниция слова в теории перевода Язык человека часто называют языком слов. Однако у слова, как это ни парадоксально, нет научного определения, приемлемого для исследователей различных школ и направлений, хотя в каждоднев­ной речевой практике любой человек оперирует словами родного языка, безошибочно отличая их от других языковых единиц, и без особого труда выделяет слово в потоке родной речи. Слово — язы­ковая реальность, которая признана, но не определена общей науч­ной дефиницией. Трудности детерминации обусловлены самой при­родой слова и, прежде всего, его диалектически противоречивой сущностью. В слове слиты воедино собственно языковые элементы-категории, формы, отношения — и экстралингвистические, соци­альные значимости, в которых отражены факты общественного бы­тия, материальной и духовной культуры, отражено все познанное человеком в мире природы и общества. Эти затруднения порожда­ются сложными взаимосвязями между словом и языковыми едини­цами смежных уровней — морфемой и словосочетанием; вызыва­ются многозначностью слова и ее соотношением с синонимикой и омонимией, полиформизмом слова, т. е. наличием у него несколь­ких грамматических форм, и связанной с этим проблемой тождест­ва и отдельности слова, возникают благодаря стилистической и социальной дифференциации слов, «открытости» словарной систе­мы, постоянно пополняющейся новыми лексическими единицами, а также специфическим особенностям слов в разных языках и т. п. В современной лингвистике выделяется три основных подхода к описанию сущности слова и его дефиниции: «1. Слово рассматри­вается с точки зрения лингвистики только отчасти, в то время как раз­решение проблемы в целом переходит в область смежных наук — философии, логики, психологии... 2. Слово рассматривается с какой-либо стороны: в соответствии с этим ему дается определение — как единицы фонетической, морфологической, функциональной и т. п. ... 3. Слово рассматривается с разных сторон, однако, основной упор делается на его особенности в каждом отдельно взятом языке».* Не­которыми учеными высказываются все более категоричные суждения относительно невозможности удовлетворительного определения, сло­ва для всех языков. «Определение слова, — пишет Н. Г. Комлев, — можно дать (с оговоренной степенью точности) только для конкрет­ного языка».** Другие исследователи полагают, что, кроме общего оп­ределения слова, должны быть частные дефиниции в сфере конкрет­ных лингвистических дисциплин, в фонетике, в грамматике, в лекси­кологии, в стилистике и т.п.*** Ученые, анализирующие различные аспекты языка, охотно прибегают к частным определениям, которые берутся за основу в методике их анализа.**** *Степанова М. Д. Методы синхронного анализа лексики. М., 1968. С. 23—25. **Комлев М. Г. Компоненты содержательной структуры слова. М., 1969. С. 58. См. также: Иванова И. П. К вопросу о возможности единого определения слова // Морфо­логическая структура слова в языках различных типов. М. — Л., 1963. С. 163. *** См., например: Суник О. П. Слово, его основа и корень как различные морфоло­гические категории // Морфологическая структура слова в языках различных типов. М.—Л.,1963.С.38. **** Обзор различных определений слова см.: Левковская К. А. Теория слова, принци­пы ее построения и аспекты изучения лексического материала. М., 1962. При определении слова в теории перевода, имеющей дело с со­поставительным лингвостилистическим анализом по крайней мере двух языков, целесообразно отвлечься от грамматических показате­лей слова, которые составляют его специфику как единицы конкрет­ной языковой системы, и тех его форм и элементов, которые имеют внутриязыковую значимость и не подлежат переводу. Абстрагиру­ясь от фонетических и формально-грамматических характеристик слова, исследователь «приносит их в жертву» семантическому со­держанию, информации, заключенной в словах, т. е. той истинной сути, ради которой и существует слово в человеческой речи. Напом­ним, что под информацией в широком смысле понимаются любые сведения, любое сообщение. В узком смысле информация — это любое содержание, константно закрепленное в слове или окказио­нально приданное ему. Введение термина «информация» (см. §1) не дань моде, а необ­ходимость, так как традиционного термина «значение» явно недос­таточно. И вот почему. Во-первых, термин «значение» стал настолько многозначным, что каждое употребление его требует уточнений. Н. Г. Комлев, опи­сывая существующие концепции значения, выделяет семь основных понятий, выражаемых лингвистическим термином «значение слова». Причем эти семь основных понятий часто трактуются учеными не­одинаково. Например, те исследователи, которые считают, что зна­чение — это отношение между словом как лингвистическим знаком и объектом действительности, определяют суть термина по-разному: как отношение между знаком и предметом, между знаком и пред­ставлением, между знаком и понятием, между знаком и деятельно­стью людей (бихевиористы) или, наконец, как отношение между знаками.* Совершенно очевидно, что при такой многозначности термина пользоваться им следует весьма осмотрительно. * См.: Комлев Н. Г. Компоненты содержательной структуры слова. С. 10 и далее. Во-вторых, — и это главное — в объем понятия «значение» обычно не входят различные смысловые, оценочные, эмоциональ­ные и экспрессивные оттенки слова, которые приобретаются им в речи и которые чрезвычайно важны при анализе языка, например, художественной литературы. Вообще любое из существующих мно­гочисленных понятий термина «значение» не совпадает по объему с термином «информация». В-третьих, значение в переводоведении изучается не как лин­гвистическая категория, а как содержательная единица, т. е. иссле­дуется смысл, содержание лексических единиц. Иными словами, теоретик перевода не исследует взаимоотношения и взаимосвязи между материальным (звучащим или написанным) словом и идеаль­ным понятием или реальным предметом. Если любить крайности, можно сказать так: теоретика перевода не интересует «философия значения», не интересует «механика» отражения в значении явлений действительности и психической деятельности человека — это про­блема семасиологии. Для переводчика важно изучение смыслового, экспрессивно-эмоционального, стилевого и прочих видов содержания слова в языке и речи, изучение всего информационного объема слова со всеми его оттенками и обертонами, причем в сопоставительном плане. Все сказанное вовсе не свидетельствует об отказе от термина «значение». Он также сравнительно часто употребляется в настоя­щей работе и определяется как исторически сложившееся «содержа­ние слова, отображающее в сознании и закрепляющее в нем пред­ставление о предмете, свойстве, процессе явлений и т. д.».* В из­вестной формуле «язык есть средство (орудие, инструмент) челове­ческого общения» обобщены по крайней мере три особенности язы­ка: во-первых, язык — это средство передачи информации; во-вто­рых, это средство ее хранения и, в-третьих, средство познания дей­ствительности. Раскрытие этого положения позволяет вывести че­тыре фундаментальные функции языка человека: коммуникативную, мемориативную, мыслительную и художественную. * Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990. С. 261. Коммуникативная функция заключается в передаче человече­ских мыслей и чувств в устной и письменной формах. Мемориативная функция связана с хранением в грамматических формах, словах и текстах разнообразной информации, которой рас­полагает человечество. Весь континуум действительности, познан­ной к данному моменту с любой степенью достоверности и полно­ты, отражается прежде всего в словарном составе, маркирующем все познанное. В этой своей функции язык выступает в качестве коллек­тивной памяти определенной языковой общности. Мыслительная (иногда ее называют эвристической) функция со­стоит в том, что язык участвует в формировании и преобразовании мыслей человека. Особое место занимает художественная функция, тесно связан­ная с коммуникативной и мыслительной функциями. Она отвечает потребностям человека в образном отражении действительности в различных видах словесного искусства. Все эти четыре функции* самого универсального средства общения — языка — связаны наи­теснейшим образом со словами и реализуются в языке прежде всего через посредство слов. Слово хранит информацию, участвует в ее передаче, в ее преобразовании и в порождении новой, в том числе и художественной (эстетической) информации об окружающем нас мире. И это не случайно, потому что языку для выполнения всех этих функций необходимо предварительное закрепление «некоторой части информации в виде значений, слов и грамматических явлений. Но информация, которая может быть передана при помощи языка, неизмеримо больше непосредственно закрепленной в языке».** * Определения функций языка и их толкований в лингвистической литературе весьма разноречивы. Достаточно сравнить высказывания по этому поводу в опубликованных курсах общего языкознания. Р. А. Будагов выделяет функцию коммуникации и функ­цию выражения мысли (см.: Будагов Р. А. Введение в науку о языке. М., 1958. С. 3); у А. А. Реформатского названо семь функций: перцептивная, сигнификативная, семасио­логическая, номинативная, коммуникативная, экспрессивная, деистическая (см.: Реформат­ский А. А. Введение в языковедение. М., 1967. С. 29—81); В. А. Звегинцев полагает, что у языка две основные функции: коммуникативная и мыслеоформляющая (см.: Звегинцев В. А: Очерки по общему языкознанию. М., 1962. С. 8); в книге Б. Н. Головина находим рассужде­ния о трех функциях: общения, отображающего обозначения предметов и выражения дея­тельности мысли (см.: Головин Б. Н. Введение в языкознание. М., 1966. С. 11—13); в коллек­тивном труде «Общее языкознание. Формы существования, функции, история языка» (М., 1970. С. 50—53) речь идет о трех основных функциях: номинативно-дифферен­цирующей, экспликативной и репрезентативной. Правда, во втором томе этого труда, посвященном описанию внутренней структуры языка (М., 1972), называется четыре языковые функции: номинативная, сигнификативная, коммуникативная и прагмати­ческая (С. 463). Н. Г. Комлев в упомянутой выше работе перечисляет три главные функ­ции: коммуникативную, сигнификативную, эвристическую (С. 50—52). Г. В. Колшанский вообще полагает, что «язык имеет одну-единственную функцию — быть непосредствен­ной действительностью сознания» (см.: Колшанский Г. В. О функции языка // Ино­странные языки в высшей школе. М., 1963. С. 9). Ср. также суждения о функциях языка Гумбольдта, Штейнталя, Соссюра, Фосслера, Блюмфельда, Огдена, Черри и Морриса, изложенные Г. В. Колшанским в этой статье (С. 3). Часто некоторые лин­гвисты ссылаются на высказывания Р. Якобсона о шести функциях языка: коммуни­кативной, апеллятивной, экспрессивной, фактической, метаязыковой и поэтической. ** Супрун А. Е. Лекции по языкознанию. Минск, 1971. С. 9. Возьмем на себя смелость определить слово с точки зрения пере­водческой теории. Слово — это основная единица языка, которая содержит традиционно-закрепленный набор информации и служит для формирования мысли и передачи сообщений в составе предло­жения. Помня о том, что в языкознании принято различать язык как ес­тественную коммуникативную систему общества и речь как функ­ционирование языка, как процесс коммуникации, следует заметить, что слово в речи конкретизирует содержащуюся в нем обширную информацию, сокращая ее объем до коммуникативного минимума. Обычно минимум этот составляет одно лексическое значение и по одному грамматическому значению для каждой грамматической категории, присущей данному слову (например, при реализации личной формы глагола указывается одно лицо, одно время, одно наклонение, один залог и т. д.). В индивидуальной речи слово может изменять закрепленное за ним в языке значение и передавать разо­вую, окказиональную информацию, порождаемую индивидами для целей коммуникации. Однако любой индивидуальный смысл, приписываемый слову метафорически или каким-либо другим спосо­бом, связан с тем или иным константным лексическим значением слова. Комбинаторные возможности языка также позволяют слову видоизменять закрепленную за ним информацию. Таким образом, слово способно передавать в речи более разнообразную информа­цию по сравнению с той, которая определена самыми полными и совершенными словарями. Слово в речи не только реализует свои постоянные лексические значения, известные носителям языка, но и материализует тот окказиональный смысл, который в процессе мышления связывает с ним индивидуум. В речи возникают и совер­шенно новые слова. Они с течением времени могут либо войти в систему языка (неологизмы), либо так и остаться достоянием инди­видуальной речи (окказионализмы). Конечно, окказиональные слова являются исключением из правила и не подходят под предложенное определение слова, так как они передают не традиционно закреп­ленную, а индивидуально закрепляемую информацию. Такие окка­зионализмы отвечают всем характеристикам слова, кроме одной: они неузуальны, необщеприняты. Так как в языке есть и другие единицы (морфемы), содержащие определенную семантическую информацию, следует еще раз напом­нить, что слово — основная (базовая) семантическая единица языка. Морфемы лишены формальной самостоятельности и выступают в речи лишь в составе слова, грамматически оформляя его или при­бавляя к его значению какой-либо дополнительный смысловой от­тенок. Слово предстает в языке грамматически оформленной едини­цей, отнесенной к определенному лексико-грамматическому разря­ду. У морфемы нет ни такой оформленности, ни подобной соотне­сенности, потому она и не может являться самостоятельным членом предложения. В языке есть только одна независимая, самостоя­тельная единица — это слово. Под независимостью здесь понимает­ся не независимость от системы языка — слово неразрывно связано с ней и целиком зависит от ее законов, — а то, что слово как едини­ца высшей иерархии подчиняет себе все остальные элементы языко­вой системы. Звуки конструируют морфемы и слова, морфемы со­ставляют слово и видоизменяют его форму, синтаксические модели служат для организации слов в речи, являясь «колодками» словосо­четаний и предложений. Поистине все в слове и все для слова.* * Столь же категоричные суждения о слове как основной единице языка не раз вы­сказывались и другими исследователями. Приведу лишь две цитаты. «Слово, — ут­верждал А. А. Смирницкий, — должно быть признано вообще основной единицей языка: все прочие единицы языка (например, морфемы, фразеологические единицы, какие-либо грамматические построения) так или иначе обусловлены наличием слов и, следовательно, предполагают существование такой единицы, как слово.» (Смирницкий А. А. Лексикология английского языка. М., 1956. С. 20—21). Л. О. Резников пи­сал: «Хотя семантические и морфологические особенности слова находятся в опреде­ленной зависимости от предложения, в состав которого оно входит, тем не менее, в некотором смысле должно быть признано даже решающее значение слова, как основ­ного структурного элемента языка, по отношению к предложению, ибо слово может существовать, сохранять известный смысл и без предложения, но предложение со­временных развитых языков невозможно без слов. Носителем значения является, прежде всего, слово, и мы не можем понять значение предложения, не понимая зна­чения входящих в его состав слов.» (Резников Л. О. Понятие и слово. Л., 1958. С. 3). 9. информативный объем слова Коль скоро процесс перевода определяется в общественном соз­нании как «передача информации, содержащейся в данном произве­дении речи, средствами другого языка»,* коль скоро информация, сообщаемая в оригинальном тексте, является той инвариантной ос­новой, которую следует сохранить неизменной и в переводе, особо важное значение в теории перевода приобретает сравнительное оп­ределение объема информации, содержащейся в базовых информа­тивных единицах-словах. Этот анализ должен вестись не столько в одноязычном, сколько в сопоставительном плане, когда сравнивает­ся информация, заключенная в соотносимых между собой лексиче­ских единицах языка оригинала и перевода. Наконец, анализ содер­жания сопоставляемых слов следует проводить на уровне языка, определяя и сравнивая постоянно закрепленные за словами виды информации и закономерности их реализации, и на уровне речи, ибо слово в момент употребления может менять стилевую окраску, при­обретать новые стилистические оттенки и смысл, отличный от об­щепринятого. Во всех этих случаях описываются конкретные факты фиксации окказионального смысла, определяются способы эквива­лентной передачи его при переводе и изучаются возможности уве­личения информативности слова в контексте. * Ахманова О. С. Словарь лингвистических терминов. М., 1966. С. 316. В различные годы многие исследователи, писавшие о семантиче­ских особенностях слова в чисто лингвистическом плане или при­менительно к стилистике и переводу, настойчиво выдвигали тезис о неоднородности смыслового (лексического) содержания слова и, шире, любого сообщения. «В содержании человеческой речи, кроме основной информации-мысли, почти всегда можно найти, также социальную информацию, указание на социальное положение гово­рящего и, наконец, его отношение к сообщаемому: одобрение или неодобрение, равнодушие, восхищение, иронию и т. п., одним сло­вом, информацию эмоциональную».* В свое время Э. П. Шубин вы­делял три вида словесной информации: семантическую, передаю­щую разнообразнейшие сведения о бытие и выражающую «отношения трансмиссора к передаваемым сведениям»; паралингвистическую, т. е. информацию о самом говорящем или пишущем, которая может порождаться независимо от воли трансмиссора; эмоциональ­но-эстетическую, воздействующую на рецепиента.** А. Н. Сильников также говорил о трех видах информации: внелингвистической, лин­гвистической, содержащей сведения о самом языке, и эмоциональ­но-экспрессивной.*** П. И. Копанев писал о семантической и эмоцио­нально-эстетической (эмоционально-экспрессивной) информации.**** К. Н. Дубровина, опираясь на положения, выдвинутые Р. Г. Пиот­ровским***** подразделяла семантическую структуру слова на «ряд со­ставляющих ее компонентов: основной, социально-исторический, территориальный, профессиональный, эмоционально-экспрессивный, оценочный (положительная или отрицательная оценка) и эстетиче­ский. Основной компонент передает основную лингвистическую ин­формацию, остальные компоненты — дополнительную (добавоч­ную) лингвистическую, или социально-лингвистическую информа­цию. Поэтому последние можно объединить под общим названием «добавочные компоненты».****** Л. А. Киселева выделяла две группы языковой информации: интеллектуально-информативную и прагма­тическую. К первой группе относится три вида информации: семан­тическая (рациональная, интеллектуальная), релятивная и социаль­но-стилистическая. Вторую группу образуют шесть видов: побудительная, эмоционально-оценочная, эмоциональная, экспрессивная, эстетическая и контактная.` И. Р. Гальперин вслед за А. Молем на­зывал две разновидности информации: смысловую и эстетическую, которые, в свою очередь, подразделяются на зависимую и незави­симую.`` А. Л. Пумпянский на уровне речи подразделяет переда­ваемую информацию на два вида: основную и вспомогательную.``` И так далее. * Степанов Ю. С. Французская стилистика. М., 1965. С. 21. ** См.: Шубин Э. П. Языковая коммуникация и обучение иностранным языкам. М., 1971.С. 20—22. *** См.: Сильчиков А. Н. Передача информации и переводимость // Система и уровни языка. М„ 1969. С. 221—222. **** См.: Копанев П. И. Вопросы истории и теории художественного перевода, Минск, 1972. С. 53 и 46. ***** См.: Пиотровский Р. Г. Очерки по стилистике французского языка. Л., I960. С. 11—12. ****** Дубровина К. Н. Семантико-стилистический анализ лирики Федерико Гарсия Лорки. АКД. М., 1970. С. 15. ` См.: Киселева Л. А. Теоретические проблемы исследования языка как средства воздействия (на материале русского языка). АДД. М., 1973. С. 8—9. `` См.: Гальперин И. Р. Информативность единиц языка. М., 1974. С. 31, 35 и 137: Заметим, что термину «информация» И. Р. Гальперин дает различное толкование: «информация — это мера реализации содержания языковой единицы» (С. 13); «ин­формация есть вербализованная передача уже добытых, осмысленных и организован­ных фактов объективной действительности» (С. 17); «информация — это сообщение о чем-то еще неизвестном, непознанном, неорганизованном, что-то противопостав­ленное энтропии» (С. 29—30). В ходе изложения он неоднократно подчеркивает, что информация — категория речи, а содержание — категория языка. Информация язы­ковой единицы порождается в речи на основе ее содержания. «Не только слово, но и другие единицы языка становятся единицами речи» (С. 9). ``` См.: Пумпянский А. Л. О логико-грамматическом членении предложения. // Вопр. языкознания. 1972, № 2. С. 66—67. а. экстралингвистическая и лингвистическая информация Действительно смысловая (семантическая) и экспрессивно-эмоциональная информация существенно отличаются друг от друга, но вместе с тем у них есть одна общая черта: оба смысловых компо­нента слова выражают экстралингвистическое содержание, относя­щееся к фактам действительности. Но хорошо известно, что любая лексическая единица, любой языковой элемент обязательно содер­жат в своей форме какую-то информацию чисто языкового характе­ра. Слово солнышко не только вызывает ассоциативную связь, с ре­альным светилом и указывает на отношение к нему со стороны трансмиссора, но и сообщает прозаические сведения о грамматиче­ской маркированности, о том, что это — существительное среднего рода единственного числа, что оно состоит из восьми фонем, что может, например, рифмоваться со словом зернышко и т.п. Поэтому, учитывая обязательную соотнесенность любого слова как с фактами объективной действительности, материальной и духовной, так и с языковой системой, целесообразно выделить в информативной структуре слова прежде всего два основных типа (объема) информа­ции: экстралингвистическую (знаменательную) и лингвистиче­скую (служебную). В информации первого типа отражаются поня­тия и представления о явлениях, фактах, о любых объектах действи­тельности, о характеристиках, действиях, состояниях, особенностях, качествах и т. п., которые присущи различным материальным и ду­ховным формам природы и общества. Информация второго типа имеет внутриязыковое содержание, в ней отражены объекты языко­вой системы, отношения между ними и закономерности создания речевой цепи. Иными словами, под служебной информацией пони­мается прежде всего то лингвистическое содержание, которое обна­руживается в так называемых пустых грамматических категориях (род неодушевленных существительных и глаголов, род, число и падеж прилагательных, некоторые категории местоимений и т. п.). Если согласиться с делением грамматических значений на свобод­ные и связанные, предложенным Л. С. Бархударовым,* то указанный тип информации присущ грамматическим формам в их связанном употреблении, которое определяется «исключительно внутриязыко-выми, т. е. структурно-лингвистическими факторами».** Это проис­ходит, когда у какой-либо лексемы редуцировано число словоформ той или иной категории (например, за русскими существительными чернила, сани, тушь, водка закреплена лишь одна числовая слово­форма); когда выбор грамматической формы определен синтаксиче­ской конструкцией (например, в русском языке выбор падежной формы для прямого объекта при переходном глаголе или выбор формы числа существительных после числительных два, три, че­тыре); когда выбор грамматической формы слова зависит от лекси­ческого окружения (наречия часто, обычно, всегда и т. п. требуют глаголы только несовершенного вида) и др. Выбор грамматических форм предопределяется формальными правилами и, как справедли­во утверждает Л. С. Бархударов, не несут никакой реальной семан­тической информации. * См.: Бархударов Л. С. К вопросу о грамматических значениях и их передаче при переводе // Иностранные языки в школе, 1972, № 3. С. 16—23. ** Там же. С. 17. Подобная служебная информация не передается и не подлежит передаче при переводе, ибо представляет собой сведения о системе конкретного языка, содержащиеся в единицах этого языка. Незави­симо от воли переводчика она заменяется лингвистической инфор­мацией языка перевода, несоотносимой с подобной информацией языка оригинала. Читая, например, профессионально выполненный перевод, мы не получаем информации об исходном языке и не должны ее получать. Лишь в отдельных случаях «просачиваются» какие-то незначительные, случайные, бессистемные сведения о язы­ке оригинала, например, при транслитерации имен собственных. В процессе перевода происходит непроизвольная смена служебной информации, определяемая инвариантной знаменательной инфор­мацией и системой языка перевода. Служебная информация только тогда оказывается связанной с переводческой проблематикой, когда в ней обнаруживается отражение экстралингвистических фактов, т. е. когда она приобретает функции знаменательной информации (метафорическое использование рода неодушевленных существи­тельных; звукоподражание и т. д.).* * Например, о семантическом значении грамматического рода в таких тропах, как персонификация, писали многие филологи (см. Федоров А. В. Основы общей теории перевода. М., 1963. С. 327—328 и сноски в тексте). Применительно к языку худо­жественной прозы интересные мысли по этому поводу находим в известном труде акад. В. В. Виноградова. Русский язык. (М., 1947. С. 63—65); в статье Р. А. Будагова «Стилистическое осмысление грамматической категории рода» // Теория языка и инженерная лингвистика. Л., 1973. С. 18—23. б. виды экстралингвистической информации Оба названных типа семантического содержания слова подразде­ляются на виды. Среди экстралингвистической (знаменательной) информации их по меньшей мере шесть: 1. Смысловая (обозначающая, денотативная, семантическая) информация. В ней отражаются понятия и представления о всем сущем, реальном, абстрактном. Иначе говоря, эта часть семантиче­ской структуры слова связана с объектами обозначения (денотата­ми) самого разнообразного характера. Во-первых, это телесные объ­екты (стол, человек, цветок, камень, пароход и т. п.). Затем — фе­номенальные объекты. К ним относятся свойства, действия, качества и отношения телесных объектов. «Они не являются вещами или предметами в классическом смысле, но они представляют собой факты действительности, которые могут не только эмпирически изучаться, но и подвергаться точному измерению в пространстве и времени. Например, полет может характеризоваться скоростью км/час, вероятность — обозначаться прилагательным вероятный и характеризоваться степенью п; пространственное отношение — пред­логами над, под и т. п.».* Группу конструктных объектов составляют несуществующие в природе фантастические конструкты, т. е. сказоч­ные, мифологические и т. п., понятия, например дракон, кентавр, черт, Баба-яга и т. п. Наконец, языковые денотаты: союз, буква, сло­во, местоимение и т. п.** Смысловая информация — это то, что обыч­но отражено в ядре лексического значения слова. В информативной структуре слова она занимает основное главенствующее положение, без нее нет слова. Все последующие виды знаменательной информа­ции являются сопутствующими, дополнительными, хотя и очень важ­ными и необходимыми элементами словесного содержания. * Комлев Н. Г. Компоненты содержательной структуры слова. С. 86. ** Подробнее о классификации денотатов см.: Комлев Н. Г. Компоненты содержа­тельной структуры слова. С. 84—87. 2. Эмоционально-экспрессивная (стилистическая, коннотативная) информация, выражающая человеческие чувства и эмоции. Само содержание семантической информации может оказывать эмоциональное воздействие на реципиента, но это еще не значит, что в нем, в этом содержании, есть эмоционально-экспрессивная информация. Если Оля, любящая Колю, вдруг получит телеграмму с лаконичным сообщением «Коля умер», то, хотя в этих двух словах, нет никакой эмоциональной информации, а только смысловая, все равно они могут вызвать эмоциональный шок у Оли. Другое дело, если в телеграмме будет написано «Коля подох», или окочурился, или скапустился, или загнулся. В таком известии будет передана та же смысловая, но иная эмоционально-экспрессивная информация, которая по сути своей всегда характеристичная. Она как бы оцени­вает предмет мысли, отраженный в денотативном содержании слова, и обычно сопутствует этому содержанию, сосуществует с ним. В каждом синонимическом ряду лишь одно-два слова эмоционально нейтральны, «эмоционально бессодержательны», остальные пере­дают и смысловую информацию и эмоционально-экспрессивную. Функция последней заключается как в выражении модальности, эмоций того, кто говорит или пишет, так и в эмоциональном воздей­ствии на реципиента. 3. Социолокальная (социальная, стилевая, социогеографическая) информация, указывающая на социосферу функционирования слова. Известно, что в развитых языках за период их исторической эволюции возникли подсистемы, именуемые функциональными стилями. Они характерны для различных сфер социально-производственных, общественных и бытовых отношений человека. Своеобразие этих сфер влияет на характер функционирования языка и в особенности на отбор лексических средств. Тем самым слово не только выражает смысловое и эмоциональное содержание, но также информирует о своей социальной принадлежности и локальной рас­пространенности. Носитель языка отличает нейтральную лексику от просторечий, профессионализм — от поэтизма, жаргонизм — от термина, диалектное слово — от канцеляризма. Для переводчика знание таких характеристик слов оригинала чрезвычайно важно для правильного осмысления и восприятия текста и верного выбора лек­сических соответствий при переводе. Социолокальная информатив­ность лексики используется для характеристики социальной среды, персонажей, места действия, а также для создания различных стили­стических эффектов, комизма, иронии, сатиры и др. В соответствии с авторскими намерениями в тот или иной стилистический ряд включаются слово или слова из другого стилевого пласта, которые благодаря контрасту соположения приобретают окказиональную экспрессивность. Социолокальная информация слова становится иногда непреодолимым языковым барьером, вынуждающим перево­дчика отказаться от ее воссоздания подобными средствами перево­дящего языка. Это бывает в тех случаях, когда слово в системе об­щенародного языка маркировано показателем географической зоны своего бытования, т. е. проще говоря, когда это диалектное слово. Перевести его смысловую информацию нетрудно, но одновременно передать словом другого языка его географическую маркировку не­возможно: характерное для района Рио-де-ла-Платы прилагательное macanudo(красивый, превосходный) не переведешь кировско-вологодским баский. Некоторые пласты иностранной жаргонной лексики также не переводятся словами из российских жаргонов. 4. Хронологическая (временная, диахроническая) информация. Лексика любого языка неразрывно связана с развитием общества и его историей. В языке всегда есть слова или значения слов, которые входят или только что вошли в лексическую систему, и слова (зна­чения), воспринимаемые как устарелые. Речь идет об архаизмах и неологизмах.Свойственная им временная характеристика оказывается в художественной речи содержательной и многофункциональной. 5. Фоновая информация.* Верное понимание художественного текста зависит от знания культуры и истории народа, на языке кото­рого создавалось литературное произведение. Социокультурный уклад определенной национальной общности имеет свои особенно­сти, отличающие его от других национальных укладов. Эти особен­ности отражаются в лексике и составляют в ней фоновую информа­цию, передающую сведения о национальных формах, видах и про­явлениях духовной и материальной культуры. Такая информация свойственна прежде всего словам, называющим реалии. Например, в слове болеадорас (особый вид лассо) содержатся сведения о том, что это предмет материальной культуры гаучо — аргентинских и уруг­вайских пастухов. Различные символы также придают некоторым словам «фоновую нюансировку», смысловую и эмоциональную. Чаще всего подобная фоновая информация содержится в именах сказочных и мифологических героев, названиях вегетативных, ани­малистических, цветовых и прочих символов. Например, омбу — дерево эфиро-масличной породы (в Аргентине и Уругвае), поэтиче­ский символ привольной степи, охранительница смелых и благород­ных гаучо, привычный атрибут народной поэзии; у гватемальцев птица кетсаль — символ свободы, а у панамцев и чилийцев зеленый цвет — это олицетворение надежды. Восприятие и перевод фоновой информации сопряжен с особыми трудностями. Сохранение в пере­воде национального колорита подлинника зависит в определенной степени от правильного восприятия фоновой информации. При этом особые трудности создают самые обычные слова и обороты, в кото­рых содержатся сведения о так называемых ассоциативных реалиях, и то обстоятельство, что социокультурные особенности любой язы­ковой общности не есть нечто застывшее и равноценное. Различные приемы передачи в тексте перевода словесной фоновой информации способствуют сохранению национального своеобразия, но не играют основной роли в воссоздании отраженных в оригинале националь­ных форм жизни, психологии и культуры народа. Следует еще раз подчеркнуть, что только воспроизведением всего идейно-художест­венного содержания подлинника можно сохранить в переводе его на­циональную сущность. * Подробнее о сущности фоновой информации см. § 6. 6. Дифференциальная информация. В зависимости от смысла сообщения она указывает на лицо субъекта или объекта действия, число предметов мысли, время действия, модальные оттенки и т. п. Это весьма своеобразное словесное содержание тесно связано с грамматическими категориями языка и чисто лингвистической ин­формацией (о ней см. ниже). Дифференциальная информация по­тенциально содержится в словах и определяется их принадлежно­стью к той или иной части речи и спецификой языковой системы. У слова луна выражена почти вся сумма дифференциальной информа­ции, кроме значения косвенных падежей. В инфинитиве прилунить­ся нераскрытой информации этого рода гораздо больше: лицо, вре­мя, наклонение, залог и т. п. Необходимый объем дифференциаль­ной информации реализуется в речи в момент коммуникации. в. виды лингвистической информации Служебная информация также неоднородна. Ее целесообразно подразделить на собственно грамматическую, отражающую, как уже говорилось, содержание так называемых пустых грамматиче­ских категорий, и формальную, в которой сообщаются сведения о плане выражения слова. Формальная служебная информация опре­деляется односторонними единицами языка (фонемами), в которых нет «внешнего плана», плана содержания, нет значений, но из этого вовсе не следует, что они неинформативны. В них есть имманентная несемантическая информация о закономерностях соположения, со­четаемости, взаимодействия, вариантности звуков. Фонологи и фо­нетисты работают над раскрытием сущности этой информации. Форма не простое вместилище содержания. У нее сложные, порой взаимообусловленные связи с содержанием, и кроме того, сама форма содержательна, информативна в том смысле, что в ней скры­ты сведения о ней самой, о внутренней структуре формы, расшифро­вать которые ученым бывает не так-то легко. Однако в теории пере­вода такой расшифровкой не занимаются и интересуются формаль­ными единицами, когда они по воле автора наделяются художествен­ными функциями и внелингвистическими значимыми ассоциациями. В звукоподражания, аллитерациях, некоторых видах каламбуров фо­немы и их сочетания оказываются «внешне содержательными», т. е. связанными с передачей экстралингвистического смысла.* * Например, о функциях фонем в поэтическом тексте и об информативности прие­мов звуковой инструментовки см.: Седых Г. И. Звук и смысл // Филологические нау­ки, 1973, № 1.С. 41—50. г. константная и окказиональная информация Все сказанное относится к статике языка, к его лексической сис­теме, в которой за каждым словом закреплены известные языковому коллективу значения и смыслы. Такую информацию иногда назы­вают несвязанной, языковой. Слово до его использования в речи плотно «набито» подобной информацией: основными и производ­ными номинативными, переносными, конструктивно обусловлен­ными и другими видами лексических значений, а также содержани­ем грамматических категорий. В речи словесная информация стано­вится как бы связанной, слово проявляет одно из своих значений и конкретные грамматические формы, оказываясь в зависимости от контекста. Но слова в речи, особенно художественной, не только реализуют узуальные значения, но и приобретают новые смысловые и экспрессивные оттенки. В связи с этим необходимо провести еще одно деление лексической информации на основе ее соотнесенности с фактами языка и речи. Коль скоро язык — это средство общения конкретного человеческого коллектива, понимаемое как система, а речь — это функционирование данной системы, процесс и результат передачи того или иного содержания, то и информация, передавае­мая словом, может быть константной, т. е. устойчивой, языковой, соотносимой со словом в языке, за которым фиксировано в общест­венном сознании определенное и разнообразное содержание, и ок­казиональной, т. е. контекстуальной, речевой, соотносимой со сло­вом в речи. Такая информация возникает лишь в момент говорения или письма, зависит от конкретного контекста, речевой ситуации и определяется замыслом говорящего или пишущего. До сих пор рас­сматривались лишь типы и виды константной словесной информа­ции, предсказуемые заранее, до функционирования слова в речи. Без такой устойчивой общественно закрепленной информации челове­ческое общение было бы невозможным, но оно не могло бы сущест­вовать и без порождения в речи новых видов информации, отра­жающих прежде всего особенности индивидуального мышления, своеобразие субъективного восприятия действительности, языко­творческие потенции конкретного носителя языка и другие характе­ристики авторской — в самом широком смысле этого слова — речи. Изучение сущности, характера, типов и разновидностей речевой информации чрезвычайно важно в теории перевода. Оно проводится лишь на материале конкретных текстов. Поэтому всякий раз когда говорится об окказиональной информации в слове, это значит, что слово рассматривается как единица речи в конкретном контексте или вычлененное из него для целей исследования. д. виды окказиональной информации Сфера окказиональной (речевой, контекстуальной) информации пополняет экстралингвистическую информацию по меньшей мере еще пятью видами: 1. Ассоциативно-образная информация. Она в наибольшей степени характерна для художественной речи. На лексическом уровне ассоциативно-образная информация — это содержание лю­бого переносного употребления слова, любого авторского тропа. В художественной речи тропы приобретают особое значение, высту­пая как эффективное средство усиления оценочной окраски и эмо­циональной выразительности языка автора и персонажей, как сред­ство индивидуализации их речи и конкретизации описываемых яв­лений, фактов, лиц, наконец как средство более глубокого познания реальной действительности. 2. Словотворческая экспрессивно-эмоциональная информа­ция. Этот вид словесного содержания присущ самым различным индивидуально-авторским неологизмам, которые часто принято на­зывать окказиональными словами или значениями (окказионализ­мами). Если в языке научной литературы словотворчество необхо­димо для номинаций новых научных понятий, в языке художествен­ной литературы оно всегда выполняет стилистические функции. В окказиональном слове или значении смысловая информация на­столько органически слита с эмоциями и экспрессией, что диффе­ренциация информативного содержания окказионализмов не пред­ставляется столь уж необходимой операцией. Таким образом, под словотворческой информацией понимается то новое содержание, смысловое и экспрессивное, которое выраже­но с помощью существующего в языке или вновь созданного рече-творцем слова. Подобная информация порождается и так называе­мой стилевой аритмией, когда в единый по стилевой тональности речевой поток вклиниваются, слова другой стилевой прикрепленности, приобретающие благодаря этому неожиданную эмоциональную склу. Эмоциональная выразительность окказионализма любого рода «заключена в его незаданности (или малой степени заданности) язы­ковой системой, в его новизне, свежести, первозданности, способно­сти к созданию эффекта первоприсутствия при рождении слова, зна­чения и т. д., в его свойстве, деформируя норму, нарушать автома­тизм узнавания. В сознании получателя возникает оппозиция: из­вестное (языковое) — неизвестное (речевое, окказиональное). Это противоположение имеет эстетический смысл и, несомненно, экс­прессивно».* * См.: Ханпира Эр. Окказиональные элементы в современной речи. // Стилистиче­ские исследования. М., 1972. С. 304. 3. Аллюзивная информация.* Она близка к фоновой информа­ции, но в отличие от нее не закреплена традицией за словом или вы­ражением. Аллюзивное содержание возникает, когда говорящий или пишущий организует контекст с таким расчетом, чтобы какое-то слово, фразеологический оборот или словосочетание намекали на тот или иной языковой, литературный, социальный факт, на какой-либо обычай, реалию, черту быта и нравов. Возникающая в созна­нии читателя или слушателя ассоциация составляет содержание аллюзивной информации. Приведем простейший пример. На 16-й странице «Литературной газеты» часто публиковались краткие юмористические изречения. Вот одно из них: «Алло, поклонники! Вас ищут таланты!» Во фразе содержится намек на уже упоминав­шуюся популярную телепередачу «Алло, мы ищем таланты!». Или еще примеры: «В мастерской вместо спиц ставили палки» — «пере­кличка» с фразеологизмом «ставить палки в колеса»; «В эту среду много лет назад Каин убил Авеля. Следствие ведут знатоки.» — ал­люзия, связанная с названием известного телесериала. * Подробнее о понятии аллюзии см. § 6. Без восприятия намека на расхожее ныне выражение «видел я его в гробу в белых тапочках» окажется совсем не смешной фраза из юморески в той же газете по поводу того, что гроссмейстер Анато­лий Карпов ни разу не встречался с Р. Фишером: «И вообще он его видел только на фотографии в белых теннисных тапочках». Равно как без знания доперестроечного обычая сдавать макулатуру в об­мен на талон для покупки дефицитной книги не понять юмора тако­го объявления, как «Новости торговли. В городе Крытове введен новый порядок. Здесь в пунктах приема утильсырья за «Королеву Марго» дают 20 кг макулатуры». Следует заметить, что необходимо различать три взаимосвязан­ных понятия: фоновую информацию в широком понимании как раз­новидность имплицитной информации от узкой трактовки этого термина как лексической, словесной фоновой информации, которая константно закреплена за словом или словосочетанием и, наконец от аллюзивной информации, которая порождается индивидуумом в речив определенных целях. Индикатором намеков и аллюзий могут быть обычные слова или словосочетания, содержащие долговремен­ную или кратковременную фоновую информацию. 4. Функциональная информация. Каждое слово языка имеет предопределение к преимущественной передаче какого-либо вида знаменательной информации. Например, слова дом, глаза, автомо­биль, врач, бежать, синий, астрономия и т. п. обычно передают в речи смысловую (семантическую) информацию, а слова развалюха, очи, зенки, драндулет, эскулап, драпать, дерзание и т. п. хотя и со­держат семантическую информацию, но все-таки главное их предна­значение — эмоционально-экспрессивное. Оно оправдывает их су­ществование в языке. Однако, например, в литературном произведе­нии теоретически любое самое нейтральное по стилю слово, вклю­ченное в творчески созданный автором контекст, способно напол­няться экспрессией. В знаменитом гаевском обращении к шкафу в обычное слово шкаф «вложено» персонажем свое личностное экс­прессивно-оценочное содержание. Главное даже не в этом, а в том, что в литературном произведении все элементы речевой формы яв­ляются средством образного воплощения действительности, отра­женной в сознании художника. Специфика языка литературного произведения «определяется эстетической функцией, присущей языку художественной литературы, наряду с общей и основной функцией языка — быть средством общения, т. е. функцией комму­никативной».* Слово в художественной речи становится эстетиче­ской категорией, так как язык — это и материал, и форма всех видов словесного искусства. * Вопросы культуры речи. Вып: 1. М., 1955. С. 77. Эстетическая (художественная) функция языка литературного произведения свойственна не отдельным частям произведения, а всему произведению в целом, присуща любому слову, предложе­нию, абзацу и т. д. художественного текста и подчинена авторскому идейно-художественному замыслу. В подлинно литературном про­изведении нет нехудожественных элементов языка. «Наличие эстетической функции языка, — пишет Р. А. Будагов, — всегда отли­чает стиль художественного произведения от любого речевого сти­ля, где подобная функция либо необязательна, либо имеет совсем другое назначение».* * Будагов Р. А. Человек и его язык. М., 1974. С. 112. Эстетическую (художественную) функцию языка литературы не следует противопоставлять его коммуникативной функции. Еще М. Горький заметил: «Оформляя, по выражению все наши впечатле­ния, чувства, мысли, язык художественного произведения выступает в своей коммуникативной функции, его семантические и стилисти­ческие средства подчинены задаче наиболее полного, адекватного раскрытия этих впечатлений, чувств и мыслей; будучи подчинен вместе с другими компонентами художественного произведения задачам образного воспроизведения действительности, он выступает в своей эстетической функции, все его средства служат более отчет­ливому и яркому выражению личности автора, изображению харак­теров, событий, эпохи, места и т. д. Коммуникативная и эстетиче­ская функции языка произведения слиты воедино — это две сторо­ны одного и того же высказывания».* * Вопросы культуры речи. С. 79—80. Взаимодействие функциональной и смысловой информации в языке перевода можно показать на примере значимых имен собст­венных. Содержание обычных имен собственных сводится к указа­нию на конкретный объект номинации. В переводах эти имена транскрибируются. У значимых имен двойственное содержание: они указывают на объект, вычленяя его из ряда подобных, и одновре­менно характеризуют, оценивают его. Причем очень часто главная их роль заключается не столько в номинации, сколько в характери­стике объекта. Чтобы сохранить за ними художественную функ­цию,* современная переводческая школа ратует (в тех случаях когда это возможно) за перевод, а не транслитерацию значимых имен. Так появляются сеньор Живоглот, доктор Блево, дон Тренбреньо, ака­демик Чертобес, король Пук и пр. Воссоздавая значимые имена, переводчики часто не сохраняют у них сходства с внутренней фор­мой имен оригинала, а изобретают для имени новую внутреннюю форму, справедливо полагая, что в таких случаях бывает важнее сохранить за словом функциональную информацию, отступив по тем или иным причинам от точной передачи информации смысловой. * Следует заметить, что художественная (эстетическая) функция имеет разновидно­сти, подфункции: оценочную, характерологическую, образно-характерическую, ин­дивидуализирующую, типизирующую и др. 5. Паралингвистическая информация, в которой отражаются личностные черты автора речевого произведения. Это своего рода «позывные («говорит такой-то»), которые накладываются на все наши сообщения и по которым наши знакомые, т. е. подготовленные реципиенты, узнают наш голос, почерк, манеру излагать свои мысли как отличающие нас от всех других членов языкового коллектива. Таким же образом по отрывку из художественного произведения мы иногда можем распознать автора. Информация такого рода переда­ется вместе с семантической информацией (смыслом) сообщений и в значительной степени независимо от последней».* Она определяется по индивидуальным смысловым оттенкам в понимании и употреб­лении слов, по характеру их отбора; предпочтительному словоупот­реблению, особенностям словосочетаний и т. п. В художественном творчестве ее используют в пародиях, имитациях, подражаниях. Этот вид информации изучен пока еще весьма слабо.** * Шубин Э. П. Языковая коммуникация и обучение иностранным языкам. С. 21. ** См.: Николаева Т. М., Успенский Б. А. О новых работах по паралингвистике // Вопр. языкознания, 1965, № 6; Колшанский Г. В. Функции паралингвистических средств в языковой коммуникации. // Вопр. языкознания, 1973, № 1; Он же. Паралингвистика. М., 1974. На иных уровнях речи обнаруживаются также другие виды ин­формации. Выявление и исследование их сопряжено с многими трудностями, ибо язык является, как уже говорилось, той внешней формой словесного творчества, которая непосредственно восприни­мается читателем, и тем материалом, из которого создаются художе­ственные да и любые другие тексты. Изучая информативное содержание слова в теории перевода, не­обходимо отличать словесное содержание, соотносимое с лексиче­ской системой общенародного языка, от смысла, свойственного то­му или иному слову лишь в индивидуальной речи или в эстетиче­ской системе художественного произведения. Только в этом случае переводчик может претендовать на адекватный перевод текста. Вме­сте с тем нельзя забывать и о том, что языковая (константная) и ре­чевая (окказиональная) информации образуют, например, в художе­ственном произведении единое целое, препарирование которого возможно лишь в целях научного анализа. Итогом этому разделу может служить следующая таблица: Виды лексической информации Константная (языковая) информация Окказиональная (речевая) информация I. Экстралингвистическая (знаменательная) 1. Смысловая (семантическая) 1. Ассоциативно-образная 2. Эмоционально-экспрес­сивная (стилистическая) 2. Словотворческая экспрес­сивно-эмоциональная 3. Социолокальная (стилевая) 3. Аллюзивная 4. Хронологическая 4. Функциональная 5. Фоновая 5. Паралингвистическая 6. Дифференциальная II. Лингвистическая (служебная) 7. Грамматическая 8. Фонематическая (формальная) Лишь после определения основных информативных компонентов слов логично приступить к решению проблемы лексических соот­ветствий — одному из важных вопросов теории перевода. Итак: информационный объем слова широк и многообразен. Ис­ходя из диалектически связанной оппозиции языка и речи и учиты­вая особенности индивидуально-авторского словотворчества, лекси­ческая информация подразделяется на константную (языковую) и окказиональную (речевую). Это два основных класса. На уровне языка выделяется два типа информации, знаменательная и служеб­ная. И хотя отмечено несколько видов экстралингвистической ин­формации, все же основным ядром содержания слова является его смысловой (семантический) компонент. Все остальные информа­тивные элементы «наслаиваются» на него. Несмотря на свою важ­ность и объективную необходимость, они не существуют самостоя­тельно, в чистом виде, а являются сопутствующими содержатель­ными компонентами слова, хотя в речи роль, например, экспрессив­но-эмоциональной или какой-либо другой информации может ока­заться первостепенной. 10. закономерность лексических переводческих соответствий и межъязыковые соотносительные категории Поиски межъязыковых лексических соответствий начались в тот далекий и неизвестный миру доисторический момент, когда среди разноплеменных общин стала осуществляться первая межъязыковая коммуникация. С развитием письма, обучения иностранной речи и письменной переводческой практики возникла необходимость в ус­тановлении межъязыковых лексических соответствий, что привело к созданию первых двуязычных словников и словарей. Сравнительно-историческое изучение языков, типологические розыски, поиски универсалий и сравнительный синхронный анализ лексических структур и систем выдвигали новые задачи, в исследовании соотно­симых лексических единиц разных языков. Определение и описание межъязыковых соответствий и их теоретическое осмысление спо­собствовали накоплению и фиксированию в различных словарях, учебниках, пособиях, научных монографиях и статьях несметного количества конкретных, реальных межъязыковых лексических соот­ветствий и позволили сделать важные, не только для лексикологии, но и для лингвистики вообще, теоретические выводы и обобщения. Существование межъязыковых лексических соответствий не случайный, а закономерный факт языковой действительности, кото­рый, как и сама возможность перевода, объясняется экстра- и интер­лингвистическими факторами. Одна из главных причин, обусловли­вающих закономерный характер межъязыковых соответствий, за­ключается в единой материальной сущности человеческого мышле­ния, которое с физиологической, психологической и логической то­чек зрения подчиняется общим законам и одинаково для всех людей, а с позиций языковых — взаимоадекватно. Мышление всех народов выражается в одной ипостаси — в языке как таковом, материализу­ясь в формах конкретных национальных языков. Но «сколь бы са­мобытным ни было развитие конкретных языков, они не выходят за пределы универсальных категорий языка вообще, а выступают лишь различными реализациями его отдельных возможностей проявления».* Закономерная сущность лексических соответствии связана с лингвистическими универсалиями, фиксирующими единообразие языковых признаков, и в первую очередь, она вытекает из универ­сальности логико-понятийных составов языков, зависит от того, что слово является обязательной понятийной единицей любого совре­менного языка и в нем отражаются осмысленные человеком разно­образные факты и явления природы и общества. Сама материальная действительность, которая в целом одинакова для всего человечест­ва и отражена в понятиях, закрепленных в лексических единицах, предопределяет существование межъязыковых лексических соот­ветствий. И хотя лексическая категоризация действительности — расчленение бытия на понятия, выражаемые словами, — происходит по-разному в различных языках, и идеографические участки имеют неодинаковый словный объем и границы, все же общий ареал отра­женного в лексике познанного бытия в основном совпадает у всех развитых современных языков. Если тематически организованную лексику двух таких языков наложить друг на друга, то окажется, что, несмотря на различия и особенности в организации тематиче­ских групп, она маркирует почти один и тот же континуум действи­тельности, являясь своеобразным зеркалом эпохи, ибо нет вещей и познанных понятий, которые не имели бы своего наименования. * Копанев П. И. Вопросы истории и теории художественного перевода. С. 48. В ходе исторического развития человеческого общества процес­сы глобальной интеграции заметно преобладают над тенденциями к национальной замкнутости народов. С каждой последующей обще­ственной формацией социально-экономические факторы в конечном итоге способствуют более широкому и интенсивному объединению земных цивилизаций. П. И. Копанев, одним из первых в отечествен­ном переводоведении, так определил влияние различных социаль­ных закономерностей на перевод: «Как нам представляется, племена и народы, а затем и нации, идут к общечеловеческой, всеземной ци­вилизации двумя путями: а) по пути накопления и обмена общече­ловеческими чертами и продуктами материальной и духовной куль­туры, имеющимися и все более развивающимися в общественной практике каждого народа, каждой нации, поскольку каждый народ, каждая нация составляют определенные части человечества, а вме­сте взятые они представляют все человечество; б) по пути нацио­нально-исторического своеобразия, которое накапливается в каждом народе, в каждой нации в соответствии с особенностями их нацио­нально-исторического развития, принципом которого является все­мерное развертывание подлинно национальных черт культуры до интернациональных, всечеловеческих черт мировой культуры. Ор­ганически переплетаясь, общечеловеческое и своеобразное в каждом народе и в каждой нации образуют основу для становления общече­ловеческой всеземной цивилизации. Антропология, этнография, ис­тория, лингвистика и социология подтверждают глобальность миро­вого развития».* * Копанев П. И. Вопросы истории и теории художественного перевода. С. 9. В этом сходстве и постоянном увеличении всечеловеческих черт и характеристик мировой культуры кроется не только одно из теоре­тических доказательств возможности перевода и всевозрастающей степени равнозначности и адекватности оригиналу переводных про­изведений, но и одно из подтверждений закономерного характера межъязыковых лексических соответствий. Коль скоро мир, духов­ные и материальные достижения науки и техники, богатства куль­тур, прошлого и настоящего, имеют множество сходств и общностей и обретают все большее единство во всеземной цивилизации, то и семантическое содержание словарного состава различных языков мира проявляет все большую близость, снижая количество так назы­ваемой безэквивалентной лексики и понятийных различий в значе­ниях сопоставляемых слов. Все языки коррелируются в плане со­держания в основном на уровне слов-понятий, и степень этой корре­ляции исторически возрастала и продолжает возрастать. Конечно, это не значит, что в языках исчезли различия и что уже нет понятий, находящих свое словесное выражение лишь в лексических системах отдельных языков. Речь идет о том, что жизнь народов, их матери­альная и духовная культура имеют больше общего, чем различного, что это сходство постоянно, хотя и неравномерно в условиях госу­дарственной разобщенности, возрастает и что, наконец, тенденции его развития способствуют более полной передаче семантической информации при переводе текстов с одного языка на другой. Итак, общность земной цивилизации, единство законов челове­ческого мышления и универсальность естественной коммуникатив­ной системы человечества — языка обусловливают возможность адекватного перевода вообще и наличие закономерных лексических соответствий в частности. Сам факт существования такого вида мыслительной деятельности, как перевод, и ее материализованных результатов, бесчисленного количества переводных текстов, под­тверждают на практике теоретические постулаты об объективном характере межъязыковых соответствий. В переводоведении анализ межъязыковых лексических соответ­ствий ведется не ради регламентации каких-то механических замен лексических единиц оригинала соответствующими словами и выра­жениями языка перевода, а для изучения того, что передают лекси­ческие единицы в переводе, как они могут отличаться от слов ори­гинала и формируют мысль, соответствующую мысли оригинальной фразы, иначе, речь идет о сравнительном анализе семантических, стилистических и функциональных характеристик сопоставляемых слов и выражений, ибо любая мысль, любые эмоции, передаваемые в тексте конструируются, создаются из слов и эквивалентных им лексических единиц. Исследователь может изучать объект во всей его целостности или анализировать его составляющие, но ему непо­зволительно абсолютизировать частное, забывать о его связи и зави­симости от общего. Слово, например, в художественном произведе­нии зависит от контекста фразы, фраза зависит от контекста абзаца, абзац — от более широкого языкового контекста, например главы, глава — от контекста книги, книга — от языка и стиля всего творче­ства автора, творчество автора — от особенностей языка литератур­ного направления и т. д. и т. п. Причем единица каждого уровня за­висит не только от соответствующего ей контекста, но и от контек­стуального уровня более высокой иерархии. И все эти части различ­ных контекстов исследователи подвергают анализу с целью опреде­ления их собственных особенностей и закономерностей, а также их взаимодействия с контекстами более высоких или более низких уровней. Однако слово, занимающее низший семантический уровень в художественном тексте, отличается от фразы, абзаца, главы и кни­ги тем, что эти последние суть речевые произведения и не сущест­вуют в системе языка в качестве носителей конкретного смысла до процесса их порождения в речи, до создания самого текста. Слово же и до его использования в речи было самостоятельной смысловой единицей, обладающей конкретными, известными массе носителей языка лексическими значениями. Слово — часть системы языка, и в то же время в речи оно — часть лексико-стилистической системы данного литературного произведения. Эта функциональная двойст­венность слова определяет своеобразие его изучения в текстах и осо­бые сложности сравнительного анализа лексики в переводоведении. Однако закономерный характер межъязыковых соответствий оп­ределяется не только указанными выше факторами, но и существо­ванием на межъязыковом уровне соотносительных лексико-семантических категорий. Выделению переводческих соответствий на основе различных критериев должен предшествовать анализ названных категорий, ко­торые в известной степени предопределяют характер некоторых переводческих сопоставлений. Синхронно-сопоставительный метод, получивший сравнительно широкое распространение в современном языкознании, позволяет устанавливать функциональные и семантические совпадения и раз­личия в сравниваемых языках. Такие сопоставления, проводимые на основе описательной или какой-либо другой методики, выявляют степень взаимной адекватности языковых фактов и их совокупностей в сравниваемых языках и открывают перед теорией перевода широкие возможности в изучении информативно равнозначных и эквивалентных единиц, объединяемых инвариантностью содержа­ния. Межъязыковые сопоставления лексико-семантического уровня обнаруживают закономерные лексико-семантические соотноситель­ные категории. Принимая во внимание семантическое содержание сравниваемых лексических единиц, их звуковую (графическую) форму, а также их синтагматические и речевые характеристики, ученые различают такие синхронические межъязыковые категории, как абсолютную и относительную синонимию, омонимию и паронимию. Эти категории слов В. В. Акуленко, определяет следующим образом: «Роль межъязыковых синонимов играют слова обоих язы­ков, полностью или частично совпадающие по значению и употреб­лению (и соответственно являющиеся эквивалентами при переводе). Межъязыковыми омонимами можно назвать слова обоих языков, сходные по степени отождествления, по звуковой (или графической) форме, но имеющие разные значения. Наконец, к межъязыковым паронимам следует отнести слова сопоставляемых языков, не впол­не сходные по форме, но могущие вызвать у большего или меньшего числа лиц ложные ассоциации и отождествляться друг с другом, несмотря на фактическое расхождение их значений. В свою очередь, межъязыковые синонимы можно разделить на внешне сходные (по степени отождествления в процессах соприкосновения и сопостав­ления языков) и внешне различные».* Межъязыковые относительные синонимы сходного вида, омонимы и паронимы, составляют тот разряд слов, который в переводоведении называют «ложными друзьями переводчика».** * Акуленко В. В. О «ложных друзьях переводчика». // Англо-русский и русско-английский словарь «ложных друзей переводчика». М., 1969. С. 371—372. * К рецензии Р. А. Будагова на «Англо-русский и русско-английский словарь «лож­ных друзей переводчика» (см. «Мастерство перевода». 1971. М., 1972) редакция дает сноску: «Ложными друзьями переводчика» в лингвистике именуются межъязыковые омонимы — слова, имеющие при одинаковом звучании разные значения» (С. 362). Р. А. Будагов дает более осторожное толкование таких омонимов. Он говорит о «сло­вах, и похожих (внешне), в непохожих (функционально) друг на друга» (там же). И это не случайно, потому что вряд ли можно говорить об одинаковом звучании межъязыковых омонимов. Разве одинаково звучат революция, revolution(англ.), revolution(фр.), revoluciоn. (исп.), Revolution (нем.)? Это звучание может быть лишь сходным. Степень сходства варьируется, и весьма значительно, от языка к языку. Порой в языках с одинаковой графикой написание межъязыковых омонимов куда более «омонимично», чем их звучание. Важно подчеркнуть, что сопоставительный анализ фиксирует за­кономерное существование межъязыковой синонимии, когда разно­язычные лексические единицы одного и того же языкового разряда (части речи), различающиеся по своей фонетической форме, пара­дигматике, синтаксическим связям, объему лексических понятий и принадлежащие разным языковым системам, оказываются сходны­ми, частично или полностью, в одном (или более) лексическом зна­чении и, прежде всего, в своей предметно-логической соотнесенно­сти. Отвлекаясь от предложенного В. В. Акуленко деления межъя­зыковых синонимов на внешне различные и внешне сходные, иногда определяемые как интернационализмы и часто выступающие в роли «ложных друзей переводчика», остановимся подробнее на делении второго типа, которое предусматривает полную и частичную межъя­зыковую синонимию. Межъязыковыми полными синонимами, следует считать со­относимые в одном из своих значений слова двух (или более) язы­ков, которые выражают одно и то же понятие и не отличаются друг от друга эмоционально-экспрессивной, стилевой или каким-либо другим видом константной знаменательной информации. Дом (в основном значении 'жилье, строение, здание') — hause — maison — casa;кашлять — cough — tousser — toser;луна — moon — lune — luna;хорошо — good — bon — bien;вторник — tuesday —mardi — martes;зеленый (о цвете) — green — vert — verde или дыня — melon (англ.) — melon(фр.) — melon — все это примеры полных межъя­зыковых синонимов. В одноязычном плане полные синонимы (на­пример лингвистика — языкознание) — явление сравнительно редкое, а в межъязыковой синонимии полных синонимов множество и они различаются сферой применения, являясь лексическими едини­цами разных языков. Ядро таких синонимов составляют общенарод­ные слова нейтрального стиля, лишенные эмоционально-экспрессивной окраски. Поэтому их целесообразно наименовать нейтральными межъязыковыми полными синонимами. Другая часть полных синонимов — это эмоционально окрашенные слова, у которых также совпадают все виды знаменательной информации. Однако информационные совпадения эмоционально-экспрессивного характера не всегда бывают столь полными, как совпадения идео­графического толка, и сходство эмоционально-экспрессивных от­тенков в соответствующих словах разных языков все-таки следует признать во многих случаях относительно полным. Близость таких синонимов со временем будет определяться поправочным коэффи­циентом, который пока что является лишь субъективно-сенсорной, а не научной категорией. Поэтому, например, такие межъязыковые русско-испанские синонимы, как лик — faz,харя — morro, морда — hocico,рыло — jeta,рожа — сага de hereje,мордашка — jeme,личико — palmito, следует называть экспрессивными межъязыковыми пол­ными синонимами. Второй тип межъязыковых синонимов — это относительные синонимы, у которых совпадает вещественно-смысловое содержа­ние (они коррелируются одним и тем же денотатом), но различна эмоционально-экспрессивная, стилевая или какая-либо другая зна­менательная информация. Несовпадение названного информативно­го содержания может быть полным или частичным. Русские лик и испанское саra, харя и rostro,лицо и morro, физиономия и jeme, мор­дашка и jeta — это относительные межъязыковые синонимы, ибо при сходстве понятийного содержания сравниваемых слов их эмо­циональные и стилистические характеристики не совпадают. Каж­дое слово синонимического ряда одного языка способно выступать на правах полного межъязыкового синонима информативно-равнозначного слова (иногда слов) другого языка и одновременно являться относительным межъязыковым синонимом большинства (или всех) слов синонимического ряда того же иностранного языка. Иначе говоря, любое слово (или эквивалентная ему лексическая единица) в сопоставляемом значении является и полным, и относи­тельным синонимом в зависимости от того, с каким словом соответ­ствующего синонимического ряда оно сравнивается. Приводимые ниже пары слов и фразеологизмов представляют собой примеры полной межъязыковой синонимии. Morir умереть Irse уйти (от нас) Fallecer скончаться Sucumbir помереть Expirar угаснуть Perecer погибнуть Fenecer почить Espichar сдохнуть Finar опочить Dinaria окочуриться Salir de este mundo Уйти из жизни Pasar a mejor vida Уйти в лучший мир Pasar al cielo Вознестись на небо (небеса) Jugar a la maleta Сыграть в ящик Exalar el ultimo suspiro Испустить дух Entregar el alma Отдать богу душу Estirar la pata Протянуть ноги Salir con pies para adelante Выйти ногами вперед Irse al otro barrio Отправиться на тот свет (к праотцам) Вместе с тем каждое из сопоставляемых слов или фразеологизмов по отношению к другим иностранным словам в большинстве случаев является относительным межъязыковым синонимом: morir — относи­тельный синоним скончаться, угаснуть, почить, опочить, уйти (от нас), помереть и т. д.; скончаться — относительный синоним morir, expirar, fenecer, finar, irse, sucumbir, perecer, espichar и т. д. У любого языка есть одно из важнейших свойств, которое за­ключается в вариативности (вариантности) его лексико-семантических средств, в существовании лексических единиц, назы­вающих один и тот же денотат, но отличающихся самыми разнооб­разными и порой чрезвычайно тонкими оценочными и стилистиче­скими оттенками. Это универсальное свойство языков лежит и в основе межъязыковой синонимии. Выделение антонимических межъязыковых коррелятов не играет столь существенной роли, какая отводится в переводоведении межъязыковым синонимам. Межъязыковые антонимы различаются меж­ду собой логической противоположностью понятийных значений. В свое время Г. Я. Рецкер, анализируя приемы достижения адек­ватности при переводе, выделил антонимический перевод в особый переводческий прием.* * Рецкер Я. И. О закономерных соответствиях при переводе на родной язык. С. 175. Для определения характера переводческих соответствий, кроме межъязыковой синонимии — главнейшего в этом смысле вида взаи­мосвязи — и антонимии принципиально важным является межъязы­ковая гипонимия и гиперонимия.* Существование данных систем межъязыковых связей также обусловлено наличием подобных се­мантических отношений в каждом из современных языков. Типоло­гические сходства языков и в этом случае позволяют изучать кон­кретные проявления названных категорий на межъязыковом уровне. * Гипоним — от греческого hypo — под, внизу и onyma — имя; hiper — над, сверх и onyma. Что же понимается под межъязыковой гипонимией и гиперонимией? В одноязычном плане эти отношения представляют собой один пз основных типов системных (парадигматических) связей в семантиче­ском поле. Иначе говоря, речь идет, соответственно, о видо-родовых и родо-видовых отношениях между значениями слов, например, слово тюльпан гипоним слова цветок, а цветок гипероним таких слов, как тюльпан, роза, ромашка, маргаритка и т. п.. Таким образом, под межъязыковой гипонимией следует понимать отношения слов одного языка, называющих родовые понятия, к словам другого языка, обо­значающим понятия видовые, а под межъязыковой гиперонимией соотношение лексических единиц, выражающих видовые понятия, со словами, передающим родовое понятие. В формальной логике такие отношения между понятиями назы­вают отношением подчинения или субординации. В них содержание подчиняющего понятия является частью содержания подчиненного. При отношении субординации понятий проявляется один из важ­нейших законов логики, который гласит, что объем понятий (все предметы и явления, к которым приложимо данное понятие) и содер­жание понятий (совокупность существенных признаков предметов, явлений, охватываемых понятием) находятся в обратном отношении подчиняющее понятие шире по объему, но уже по содержанию, а по­нятие подчиненное меньше по объему и больше по содержанию. Фиксация межъязыковой гипонимии и гиперонимии представля­ется необходимой в переводоведении, так как нередко в силу раз­личных причин лексической единице оригинала могут соответство­вать в переводе межъязыковой гипоним или гипероним. Например, упомянутым ранее русским согипонимам тюльпан, роза и т. д. в переводах при определенных условиях могут стать эквивалентами (англ.) flower, (фр.) fleur или (исп.) flor. Существование в языке различных видов перифраз и перифрас­тических оборотов определяется особенностями логических структур мышления. Философов и логиков давно интересовал вопрос об экви­валентности различных выражений и возможности их замещения. Один из основателей логической семантики известный немецкий логик Г. Фреге, разрабатывая мысль Лейбница о логическим ана­лизе как замещении одних выражений другими на основе их тожде­ства, «пришел к выводу, что в анализе мы имеем дело не с абсолют­ным тождеством выражения (А=А), а с относительным тождеством различных выражений (А=В). Иначе это было бы одно выражение и замена при анализе одного другим ничего бы не давала. Так, выра­жения утренняя звезда и вечерняя звезда (обозначения планеты Ве­нера), рассуждает Фреге, называют один и тот же предмет. Но это разные выражения. Между ними нет полного тождества.* По мысли Фреге, одному и тому же объекту (значению) в языке соответствует несколько «лингвистических вариаций — «смыслов», взаимозаме­няемых в силу их отнесенности к одному и тому же объекту».** Иными словами, название предмета мысли и его описание не могут быть тождественными языковыми единицами как в плане выраже­ния, так и в плане содержания, но эквивалентными единицами они остаются и способны взаимозаменяться в языке. Б. Рассел, разви­вавший семантические идеи Г. Фреге, выдвинул хорошо известную логикам теорию описания. «Под описанием понимается словесная характеристика предмета по некоторым его признакам, которая может употребляться в языке вместо имени данного предмета. Например, вместо имени Наполеона можно употребить описание побежденный при Ватерлоо, вместо имени Париж — столица Франции и т. п.».*** Обычно выделяют два основных вида описаний, а именно: «опреде­ленные описания», характеризующие признаки строго единичного предмета (создатель периодической системы; столица России; ком­позитор, написавший оперу «Иван Сусанин», и т. п.), и «неопределен­ные описания», характеризующие признаки неопределенного в сво­ем объеме класса предметов и явлений (млекопитающее животное, химическое вещество, человек среднего возраста и т. д.). Указывая на семантическую близость имени и описания, логики видят в них и различия: имя наделено только экстенсиональным значением, спо­собным обозначать предмет, а дескриптивный оборот не только ука­зывает на предмет, но и дает ему неполную интенсиональную харак­теристику. * Цит. по: Козлова М. С. Философия и язык. М., 1972. С. 40—41. ** Там же. С. 40—41. *** Там же. С. 44. Дескриптивные потенции каждого языка, позволяющие создавать вместо любого имени его описательный эквивалент и взаимозамещать их в речи, являются фундаментом межъязыковой перифрастичности. Замена нарицательного или собственного имени оригинала пе­рифразой в переводе или наоборот позволяет сохранить основной семантический смысл переводимой лексической единицы в тех случа­ях, когда в переводной речи для нее не отыскивается полный или от­носительный эквивалент или какое-либо другое соответствие. Межъязыковые соотносительные категории должны учитываться при классификации переводческих соответствий, выделяемых по ха­рактеру соотнесенности сопоставляемых лексических единиц языков оригинала и перевода. 11. лингвистические и переводческие лексические сопоставления Среди нескольких видов межъязыковых лексических сопостав­лений, главенствующее положение занимают сопоставления лин­гвистические; они лежат в основе переводческих сопоставлений. Вместе с тем нельзя не заметить принципиальных различий между сопоставлениями лингвистическими и переводческими. Лингвисты сравнивают слова как сложные системы значений со всеми их лексико-семантическими вариантами, устанавливают и описывают не только отношения между словами двух и более языков, но и между совокупностями слов, лексическими полями, определяют межъязы­ковые лексические закономерности на основе сравнения лексиче­ских систем в их современной статике и исторической динамике. Таким образом, лексические сопоставления ведутся на уровне язы­ков как национальных коммуникативных систем и носят полисеман­тический характер. Это, конечно, не означает, что лингвисты не используют данные речи. Для целей исследования и подтверждения своих выводов они неизбежно обращаются к фактам функциониро­вания языка, но все же их основные интересы остаются в сфере язы­ковых систем. Теоретики перевода обычно ведут сравнение разноязычных слов в конкретных контекстах оригинала и перевода, и потому материа­лом для переводческих сопоставлений служат слова, как правило, в одном лексическом значении со всеми сопровождающими его от­тенками и обертонами. Не многообразие значений слова и его лексико-семантических вариантов занимает теоретика перевода, а сравнение однократных употреблений слов во всем объеме передаваемой ими разнообразной информации. По существу, в любом случае переводческого сопос­тавления происходит изучение реализованных в речи слов. Даже когда переводчик «соизмеряет» лексические единицы в их словар­ном значении вне контекста, он рассматривает их как условно-актуализованные в речи, как слова, значение которых уже употреб­лялись в привычных для них контекстах. Таким образом, переводче­ское сравнение по сути своей моносемантично и проводится глав­ным образом на материале конкретных речевых образцов. В свою очередь, это не значит, что в теории перевода пренебрегают сопос­тавлениями значений соотносимых разноязычных слов на уровне языка или не учитывают данных лексико-лингвистических сопос­тавлений. Язык и речь — диалектическое единство. Одно не существует без другого. Все дело в том, что на уровне языка, когда сравнивают­ся уже установленные лексикологами и лексикографами значения конкретных лексических единиц, и на уровне речи, когда сопостав­ляются самые различные контекстуальные употребления и окказио­нализмы оригинала и перевода, переводческие сопоставления не теряют своей специфики. Во всех случаях исследователь как бы «взвешивает» лексическое значение и окружающие его смысловые оттенки, определяя семантическую нагрузку слова, его экспрессив­но-эмоциональную силу и функциональный вес, т. е. сопоставляет в словах реализованный объем передаваемой ими информации и вы­полняемую ими функцию. Сопоставляя переводы с их оригиналами, он определяет те виды словесной информации, которые обязательно должны быть переданы при переводе, какие неизбежно окажутся опущенными и какие можно или должно в какой-то степени видо­изменить; анализирует способы компенсации при переводе тех ин­формативных несоответствий, которые, конечно же, существуют между сравниваемыми единицами исходного и переводного языков. Все эти сопоставления необходимы исследователю не только для определения степени адекватности перевода оригиналу и установле­ния константных и окказиональных соответствий, но и для различ­ных по характеру обобщений и раскрытия закономерностей перево­дческих сопоставлений. В переводоведении попытка теоретического осмысления межъя­зыковых лексических соответствий впервые была сделана Я. И. Рецкером в 1950 г.* Установление лексических соответствий не было принципиально новой идеей. Заслуга Я. И. Рецкера заключалась в том, что он обратил внимание на закономерный характер лексических соответствий при переводе, указал на важность и самостоятельность учения о различных типах и видах соответствий в теории перевода и попытался определить степень лексико-семантической соотнесенно­сти сравниваемых единиц, подразделив возможные соответствия между лексическими единицами оригинала и перевода на три ос­новных типа: эквиваленты, аналоги и адекватные замены.** «Эквива­лентом следует считать постоянное равнозначащее соответствие, которое для определенного времени и места уже не зависит от кон­текста».*** «Аналог — это результат, перевода по аналогии посредст­вом выбора одного из нескольких возможных синонимов».**** Эквива­лент всегда один, аналогов может быть несколько. С помощью анало­гов, в частности, переводятся фразеологизмы, пословицы и поговор­ки. «К адекватной замене прибегают, когда для точной передачи мыс­ли переводчик должен оторваться от буквы подлинника, от словарных и фразовых соответствий и искать решение задачи, исходя из целого: из содержания, идейной направленности и стиля подлинника».***** *См. Рецкер Я. И. О закономерных соответствиях при переводе на родной язык / Во­просы и методики учебного перевода. М., 1950. С. 156—178. ** Об отношении к указанным терминам см. § 3 настоящего пособия. *** См. Вопросы теории и методики учебного перевода. С. 157. **** Там же. С. 158. ***** Там же. Адекватные замены достигаются одним из четырех переводческих приемов: конкретизацией в переводе недифференцированных и абст­рактных понятий оригинала, логическим развитием понятий, антонимическим переводом и компенсацией.* Эта классификация без изме­нений или с некоторыми модификациями легла в основу большинства учебных пособий по переводу, изданных после 1950 г. Учитывалась она и в статьях о лексических соответствиях при переводе различных текстов, втом числе и художественных. * См.: там же. С. 164 и далее. С развитием отечественного переводоведения определилась тенденция к созданию более точной и обоснованной классификации соотнесенности лексических средств языка оригинала и перевода. В делении соответствий, предложенным Я. И. Рецкером, обнаруживается недостаточная и субъективная мотивация некоторых положений. На основе лингвистического чутья исследователя, а не на базе каких-либо объективных критериев происходит выделение эквива­лентов и аналогов. Не учитывается различный характер несовпаде­ния значений аналогов (несовпадения эмоционально-экспрессивные, стилевые, диалектные и т.п.). Игнорируются различия между кон­стантными (языковыми) и окказиональными (речевыми) соответст­виями. Рассуждения об адекватных заменах скорее сводятся к опи­санию приемов перевода отдельных разрядов слов и словосочета­ний, чем к выделению особого типа закономерных соответствий. Наконец, сами термины не очень удачны из-за близости и малой дифференцированности их основных значений и невольной подмены одного термина другим. А. Д. Швейцер, анализируя классификацию Я. И. Рецкера, счита­ет также, что она нуждается в детализации эквивалентов, среди ко­торых следует различать односторонние и двусторонние. "League of Nations" всегда переводится на русский язык как Лига наций, и в то же время Лига наций всегда, независимо от контекста, переводится на английский язык как League of Nations. Наряду с этим однозначная интерпретация языковой единицы в терминах другого языка мо­жет иметь место лишь в одном направлении»,* т. е. речь идет о том, что одному русскому термину может соответствовать в другом языке не только один термин, а, например, два равнозначных термина. Бе­татрон переводится на английский либо как betatron, либо как induсtion electron accelerator; русские одноязычные языкознание и лингвис­тика на испанский переводятся лишь одним термином lingüistica. *Швейцер А. Д. Перевод и лингвистика. М., 1973. С. 19. Следует также отметить, что сам автор не мог не почувствовать некоторых противоречий и логических сбоев в своей первоначаль­ной классификации. В последующих работах он видоизменил ее, сведя все соответствия к двум видам: эквивалентам и вариантным соответствиям (аналогам), а адекватные замены стал рассматривать как приемы переводческой деятельности. Позже Я. И. Рецкер вновь видоизменяет предложенную класси­фикацию соответствий, добиваясь большей четкости и дифференци­рованности. «В процессе перевода, — пишет он, — выстраиваются три категории соответствий: 1) эквиваленты, установившиеся в силу тождества обозначаемого, а также отложившиеся в традиции языко­вых контактов; 2) вариантные и контекстуальные соответствия и 3) все виды переводческих трансформаций. Между первой — экви­валентной — категорией и двумя остальными есть принципиальное различие. Эквивалентные соответствия относятся к сфере языка, тогда две последние — к сфере речи».* Затем среди эквивалентов выделяются полные и частичные, абсолютные и относительные. Ва­риантные соответствия не дифференцируются. Лексических транс­формаций семь: дифференциация, конкретизация, генерализация значений, смысловое развитие, антонимический перевод, целостное преобразование и компенсация потерь в процессе перевода. Пред­ложенная классификация не утратила своего значения и в настоящее время. * Рецкер Я. И. Теория перевода и переводческая практика. М., 1974. С. 9. Однако представляется возможным и целесообразным рассмот­реть виды переводческих соответствий с несколько иных позиций. 12. виды межъязыковых переводческих лексических соответствий (эквивалентов) В §3 говорилось, что под переводческими соответствиями (экви­валентами) понимаются слова и словосочетания перевода и ориги­нала, которые в одном из своих значений передают равный или от­носительно равный объем знаменательной информации и являются функционально равнозначными. В основу классификации лексиче­ских соответствий могут быть положены различные их свойства и качества. По форме соответствия бывают эквивокабульные — это слу­чается, когда слову оригинала соответствует слово в переводе, а словосочетанию — словосочетание, и неэквивокабульные — они появляются, когда слову оригинала соответствует словосочетание в переводе или наоборот. В свою очередь, эквивокабульные соответ­ствия подразделяются на зквиразрядные, если сопоставимые лек­сические единицы относятся к одинаковым частям речи, и неэквиразрядные, если названные единицы есть разные части речи. По объему передаваемой знаменательной информации соот­ветствия делятся на полные и неполные (частичные). У полных эквивалентов объем передаваемой экстралингвистической информа­ции совпадает. У неполных эквивалентов обычно при полном или частичном совпадении смысловой (семантической) информации другие ее виды могут не совпадать. Если у частичных эквивалентов смысловая информация коррелируется полностью, то облигаторньм является несовпадение каких-либо других информационных компо­нентов. Когда же знаменательная информация соотносится лишь частично, то несовпадение других видов информации вовсе не обя­зательно. Итак, отсутствие полной корреляции между эквивалентами дан­ного вида может быть: а) Семантического (смыслового) характера, когда в чем-то не совпадают объемы понятий, выражаемых соотносимыми лексиче­скими единицами. Переводя испанские слова pierna и pie как нога, мы, в сущности, оперируем неполными эквивалентами, так какpierna обозначает лишь часть ноги, от стопы и выше, a pie — стопа. Обычно подобные метонимические эквиваленты, своеобразные межъязыковые синекдохи, не обедняют восприятие текста. Детали­зация перевода в нашем примере произойдет лишь в том случае, если указание на ту или иную часть ноги становится необходимым по смыслу переводимой фразы. В предложении "A Juan le hirieron al pie gravemente у los medicos se vieron obligados a amputarlo hasta el tobillo."(Хуана тяжело ранили в стопу, и врачам пришлось ампути­ровать ее по самую щиколотку.), эквивалентом pie,естественно, будет стопа. Неполные эквиваленты с семантической неравнозначно­стью весьма часто появляются в художественных переводах, когда в силу контекстуальных причин приходится заменять название целого в исходном языке, названием части в языке перевода или, соответст­венно, название причины — названием следствия, или наоборот. Пер­вую фразу из «Дон Кихота» «En un lugar de la Mancha...» H. Любимов переводит «В неком селе Ламанчском...».* Соотношение lugar — село — тоже пример неполной эквивалентности. В переводе про­изошла конкретизация более широкого понятия, выражаемого сло­вом lugar (любой населенный пункт, любое селение). В той же главе H. Любимов конкретизирует, сужает значения глагола estorbar(ме­шать), соотнося его с глаголом отвлекать. Переводя trigo(зерно пшеницы, пшеница) как зерно, a rocin(ломовая лошадь, кляча) — как лошадь, он расширяет понятия, передаваемыми русскими эквива­лентами, по сравнению с понятием, выраженным соответствующи­ми испанскими словами. Частое появление в переводах семантиче­ски неполных эквивалентов ни в коей мере не является свидетельст­вом смысловых потерь при переводе: ведь семантическая информа­ция на уровне фразы или более широкого контекста сохраняется полностью, да и в пределах слова — семантически неполного экви­валента — расширение выражаемого им понятия до родового по сравнению с понятием слова оригинала или сужение его до видового в сопоставлении с родовым понятием слова исходного языка не при­водит к семантическим искажениям, так как в конечном итоге дено­тат, референт в обоих случаях остается одним и тем же. Иными слова­ми, межъязыковые метонимические трансформации при переводе не разрушают инвариантости общего смысла лексических соответствий. * Здесь и далее перевод H. Любимова цит. по: Мигель Сааведра де Сервантес. Хит­роумный идальго Дон Кихот Ламанчский. М., 1963. б) Эмоционально-экспрессивного (коннотативного, стилистиче­ского) характера, когда эмоционально-экспрессивный компонент информативного объема слова оригинала и перевода не совпадает. В той же первой фразе «Дон Кихота» H. Любимов подыскивает для глагольной формы vivia эквивалент с иной стилистической марки­ровкой — жил-был. Этот сказочно-эпический зачин с оправданной смелостью введен переводчиком в произведение, в котором выдумка и реальность сопряжены в причудливом и дотоле невиданном един­стве великой сказки и столь же великой были. Переводя роман, от­меченный по выражению Менендес-и-Пелайо, необычным «словес­ным изобилием» и контрастным сочетанием «высокой» лексики с «низкими» предметами и лексикой «низкой» с возвышенными поня­тиями, деяниями и вещами, переводчик вынужден во имя художест­венного целого изменять частное и подбирать стилистически нейтральному слову более «возвышенный» эквивалент. Нейтральное со­четание continuos pensamientos(постоянные мысли) переведено как всечасные помыслы, а глагол me quejo передан не словом жалуюсь, а книжным фразеологизмом принести жалобу, столь же нейтральные обороты amigo de la caza и estaba confuso переведены разговорными соответствиями заядлый охотник и оторопел. В переводах эквивалентов подобного рода множество. У неполных эквивалентов со стилистическими несовпадениями семантическая информация равнозначна. Именно поэтому эти экви­валенты подыскиваются в синонимическом ряду, составленном из так называемых стилистических синонимов, под которыми обычно разумеют слова, имеющие один и тот же денотат, но отличающиеся либо экспрессивно-эмоциональной окраской, либо принадлежно­стью к разным функциональным стилям речи, т. е., по существу, объединяются два вида синонимов — стилистические и стилевые. Однако у нас нет нужды строго дифференцировать синонимы, тем более что стилевые синонимы в речи очень часто выполняют эмо­ционально-экспрессивные функции, когда из привычного для них речевого стиля их переносят в иную стилистическую среду. Появление в переводах стилистически неполных эквивалентов обусловлено не только компенсацией каких-либо стилистических ут­рат, не только невольными «капризами» контекста, пристрастиями переводчика и требованиями стилистической системы речевого про­изведения, но и тем, что нейтральный стиль лишен стилистической окраски лишь относительно и характеристики его в двух сравнивае­мых языков не будут одинаковыми. Так например, нейтральные стили французской и испанской речи разнятся от русского нейтрального стиля. «Французский нейтральный стиль оказывается сдвинутым в сторону книжной речи, а русский нейтральный стиль отодвинут от нее в сторону фамильярной речи».* Поэтому при переводе ней­трального текста с русского на французский (равно как и на испан­ский) приходится несколько «приподнимать» стиль, а переводя с французского или испанского на русский, слегка понижать его. Иными словами, хотя функциональные стили исходного и перево­дящего языков не совпадают в своей тональности, переводчик пере­дает функциональный стиль оригинала (или какие-то его лексиче­ские элементы) соответствующим стилем языка перевода, а не ре­конструирует иноязычные функциональные стили средствами русской речи. Реконструкция подобного рода привела бы к стилевым несоответствиям между оригиналом и переводом и непонятным для читателя нарушениям системы функциональных стилей языка перевода. * Степанов Ю. С. Французская стилистика. С. 235. Итак, переводчик, работающий, казалось бы, с нейтральной лек­сикой, не должен забывать о поправочном коэффициенте нормы и подбирать эквиваленты, учитывая расхождение нейтральных стилей исходного и переводящего языков. в) Социолокального (стилевого, социогеографического) характера, когда при совпадении семантического значения сравниваемых лекси­ческих единиц не совпадает их стилевая характеристика. Диалектным словам оригинального художественного произведения всегда соот­ветствуют в переводе неполные эквиваленты, у которых утрачена социолокальная информация слов оригинала. Иначе и быть не может, потому что лексика конкретного языка в диалектном плане зонально маркирована только в ареале распространенности данного языка и не может иметь эквивалентов с соответственной маркировкой в другом языке. Поэтому подобные информативные потери восполняются с помощью просторечья, указанием на то, что эквивалент, равно как и соответствующий ему диалектизм оригинала не относятся к литера­турной норме, «оторваны» от нее. Не менее часто диалектизмы пе­редаются общелитературными словами, а утраченную информацию, обычно связанную, например, в художественных текстах с речевой характеристикой героя или описанием той или иной среды, компен­сируют какими-либо другими языковыми средствами в том же мик­роконтексте или в другом месте широкого контекста. Подобного рода эквивалентность наблюдается отчасти и в переводе жаргониз­мов, не всех, конечно, а некоторых из них, потому что переводчики все чаще и чаще воссоздают жаргонизмы оригинала жаргонными словами языка перевода, если эти последние не слишком русифици­руют описываемых героев или среду. Откроем, к примеру, повесть аргентинского прозаика Рауля Ларры «Его звали Вихрастым» и сразу же встретимся с диалектизмами в ре­чи персонажей: " — !Che, Rulo, como mirás! ...¿.Ahora te dedicás a relojear a las minas? ¿no vendés más los diarios?".* * Larra Raul. Le decian el Rulo. Buenos Aires. S.A. P. 9. В региональных словах che, retojear, minas содержится явное ука­зание на зону и среду их бытования. Серьезный читатель сразу по­чувствует аргентино-уругвайский речевой колорит и поймет, что персонажи повести — люди социальных городских низов Рио-де-ла-Платы. В переводах остался лишь намек на то, что речь героев дале­ка от литературной нормы, т. е. в словах сохранена определенная социальная информация, но утрачена информация локальная. Ср. разный перевод этих фраз: « — Эй, чуб! Ты что уставился... Решил заняться красотками !.. Больше не торгуешь газетами?».* « — Эй, Вихрастый, глаза просмотришь. Решил на красоток попялиться ? А что, газетами не торгуешь?».** * Рауль Ларра. Бго прозвали Чубомю. / Пер. с исп. А. Коробицына // Аргентинские рассказы. М., 1957. С. 130. ** Рауль Ларра. Его звали Вихрастым. / Пер. с исп. С. Алейниковой и В. Виноградова // Нева, 1958. №3.С. 101. г) Фонового характера, если при совпадении лексического значе­ния соотносимых слов различается их «фоновая окраска». Она зави­сит от так называемой фоновой информации, которая теснейшим об­разом связана с языком, отражена в определенной части его лексики, словах и фразеологических словосочетаниях, а также в пословицах, поговорках, устойчивых цитациях, именах исторических лиц и т. п. Поэтому, когда колумбиец X. Саламеа в известном памфлете «Ме­таморфоза Его Превосходительства» пишет о cielo violaceo,* испаноязычный читатель воспринимает эпитет violaceo не только в прямом его значении фиолетовый, темно-лиловый, но и в символическом смысле. У слов violaceo, morado есть свой поэтиче­ский ореол. Это цвет печали, скорби, траура. Вспомним, как сказано у Пабло Неруды в «Новой песне любви Сталинграду»: «Describf el luto у su metal morado» — (дословно) «Я описывал траур и его лиловый металл» Русский читатель воспринимает сочетание фиолетовое (или лиловое) небо без испанского символического «привеска». Оттого и появляются в подобных контекстах неполные эквиваленты вроде прилагательного лиловый, которое хотя и передает семантику слова morado, но лишено его символической окраски. Конечно, переводчики пытаются с разной долей успеха восстано­вить утраченную информацию и в прозаических переводах обычно прибегают к амплификациям. Например, в переводе упомянутого произведения Хорхе Саламеа сочетанию cielo violaceo соответствует одетое в траур лиловое небо, ** а в стихотворении П. Неруды подра­зумевается «смертоносный металл». * Zalamea Jorge. La metamorfbsrs de Su Excelencia // Trece cuentos colombianos. Montevideo, 1970. P. 51. **Саламеа Хорхе. Метаморфоза Его Превосходительства. / Пер. с исп. // «Иностран­ная литература». 1969, № 7. С. 91. Во фразе из перевода «Истории жизни пройдохи по имени дон Паблос» Франсиско де Кеведо «В это время появился еще кто-то ...в бурой одежде...» (в оригинале: ...vino uno con ... su vestido pardo)*читатель лишь по контексту догадывается, а комментарий укрепляет его догадку о том, что бурый (серый) цвет в те времена был цветом дорожной одежды. И потому бурый по отношению к pardo становит­ся неполным эквивалентом, лишенным той фоновой информации, которая есть у pardo. *Кеведо Ф. История жизни пройдохи по имени дон Паблос. / Пер. с исп. К. Держа­вина // Кеведо Ф. Избранное. Л., 1971. С. 198. Вряд ли русский читатель поймет, почему пройдоха Пабло срав­нивает себя с совой, когда садиться играть в карты с отшельником, ставящим в банк лампадное масло: «Признаюсь, я понадеялся, что буду совой, которая это масло у него выпьет...» («Y confieso que pense ser su lechuza у beberselo...»).* В данном контексте сова — неполный эквивалент слову lechuza, потому что согласно народному испанско­му поверию совы выпивают масло из лампад у изображений святых, которые иногда ставятся на столбиках на обочинах дорог, а в рус­ском фольклоре за ними, вроде, подобного греха не водится. * Там же. С. 180. Таковы основные информационные несовпадения между лекси­ческими единицами оригинала и их неполными эквивалентами. По характеру функционирования в языке соответствия следу­ет подразделить на два основных типа — константные и окказио­нальные. Константные соответствия (их можно было бы назвать и словарными, постоянными, языковыми или предсказуемыми) опреде­ляются на уровне языка. В речи, в художественном тексте, они лишь конкретизируются. Определенным набором этих соответствий любой переводчик овладевает в процессе подготовки к профессиональной работе. Константные эквиваленты фиксируют двуязычные словари и другие лексикографические пособия. Без освоения этой лексики в процессе обучения иностранному языку не может быть и речи о ка­кой-либо серьезной переводческой деятельности. Чем богаче запас двуязычной словарной памяти переводчика, тем раскованнее протекает его труд. Константные соответствия неоднородны. Их ядро со­ставляют первичные (основные) константные соответствия, кото­рые определяются на уровне обычной словарной эквивалентности. Это слова с равным информационным объемом, т. е. абсолютные межъязыковые синонимы. Вторичные (потенциальные) констант­ные эквиваленты различаются эмоциональными, стилевыми и дру­гими оттенками, но их вещественно-смысловое содержание в основ­ном совпадает. Иными словами, это относительные межъязыковые синонимы. Таким образом, по характеру функционирования в языке межъя­зыковые синонимы, о которых речь шла выше, являются констант­ными соответствиями. В процессе перевода любой первичный экви­валент словно незримо окружен синонимами, готовыми в любую ми­нуту прийти на помощь переводчику. Встречая, например, в перево­димой на русский язык испанской фразе слово vivienda (в значении «помещение для жилья»), переводчик заранее знает не только основ­ное константное соответствие, но и возможные вторичные эквивален­ты, составляющий один синонимический ряд: жилье, обиталище, обитель, логово, логовище, берлога, ибо условия контекста могут вы­нудить переводчика перевести vivienda не как жилище, а другим сло­вом, выбранным из указанного ряда синонимов. В подавляющем большинстве переводов прозаических текстов соответствием слову vivienda окажется жилище, а, например, прилагательному indiferente (в значении 'лишенный интереса к кому-, чему-либо') — прилага­тельное равнодушный, глаголу huir (в значении, которое в словаре С. И. Ожегова определено как 'уйти откуда-нибудь бегом') — глагол убежать и т. п. Степень предсказуемости таких переводческих соот­ветствий очень велика. Вполне предсказуемы и соответствия, выби­раемые из синонимического ряда. В приводимых примерах для indiferente это могут быть безразличный, безучастный, индиффе­рентный, а для huir —бежать, удирать, улепетывать, драпать, давать тягу, давать стрекача и др. Константные соответствия ха­рактеризуются своей предсказуемостью, обусловленной тем, что они основываются в соотносимых языках на закрепленных языковой традицией лексических значениях слов общенародного языка. Кон­стантные соответствия составляют тот переводческий базис, ту обя­зательную лексическую основу, тот предсказуемый набор эквива­лентов, без которого не осуществляется ни один из видов перевода. Высокий процент константных соответствий при переводе текстов свидетельствует о беспочвенности некоторых нигилистических вы­сказываний по поводу тот, что, дескать, например, в художествен­ном переводе «все определяет контекст», «все зависит от контекста» и потому ни о каких постоянных соответствиях нечего и говорить. Предсказуемые (константные, постоянные) соответствия — ос­нова переводческой деятельности. Речетворец использует имеющие­ся в языке слова в их традиционном значении и не так уж часто при­бегает к прямому словотворчеству. Те смысловые и эмоциональные оттенки и обертоны, которые придаются слову в речи, наслаиваются на основное общеизвестное лексическое значение слова, группиру­ются вокруг него. Самые тонкие смысловые и экспрессивные оттен­ки, передаваемые словом, никогда не возникают без опоры на одно из присущих ему значений. Реализованное лексическое значение слова — основа и среда для индивидуально-авторских семантико-экспрессивных сдвигов и наслоений. Индивидуальность автора про­является в отборе общенародных лексических средств, в лексиче­ских пристрастиях, в речевой интонации, в особенностях метафор, сравнений, любых тропов, когда переосмысляются опять-таки об­щеизвестные значения слов и выражений. И переводчик волей-неволей должен передавать эту общенародную языковую основу словесного стиля писателя средствами языка, на который он делает перевод. Например, слово cienaga(болото, трясина, топь) в контек­сте повести "La conjura de la cienaga"* кубинского писателя Луиса Фелипе Родригеса приобретает особый переносный смысл. Cienaga — это не только название деревни, в которой развертывается дейст­вие повести, не только само зловещее болото, расположенное рядом с деревней, но и символ тогдашней Кубы. Фелипе Родригес подво­дит читателя к мысли о том, что куда более беспощадным болотом, коварной трясиной является сама социальная действительность Кубы, подвергающая человека постоянной опасности духовного или физического уничтожения, готовая погубить смельчака, который от­клонился от стереотипного мышления и предписываемых властью поступков. Трясина — это местные колоны, арендаторы, смыкающие­ся в рядах одной партии с городскими политиканами. Топь беспо­щадна, она жестоко казнит того, кто доверился ее гладкой поверхно­сти. Вряд ли переводчица Д. Суворова испытывала трудности, вос­создавая индивидуально-авторское переосмысление слова cienaga. Столь же обычные слова болото и трясина приобрели в контексте соответствующий символический смысл. Задача не осложнилась и тем обстоятельством, что у русского слова болото есть узуальные переносные значения: 'все, что характеризуется косностью, застоем' (обывательское болото) и 'нейтральная, пассивная часть коллектива' (оппортунистическое болото). ' Родригес Луис Фелипе. Проклятое болото. / Пер. с исп. Д. Суворовой. М., 1970. Противоречивая диалектика таких соответствии состоит в том, что в одной материальной единице, в одном конкретном слове или словосочетании одновременно реализуются два семантических ком­понента: обычное лексическое значение, узуальное для языка, и ок­казиональный смысл, субъективно порожденный в речи создателем произведения. Окказиональные (контекстуальные) соответствия возникают в процессе перевода и обусловливаются прежде всего стилем ориги­нального произведения, который переводчик стремится передать, а также особенностями языка перевода и творческой личностью пере­водчика. Переводческие окказионализмы неоднородны. Среди них можно выделить три основные разновидности. Во-первых, это соб­ственно-переводческие лексические окказионализмы, т. е. новые слова, созданные переводчиком в соответствии со смыслом и функ­цией индивидуально-авторских слов оригинала сообразно контексту подлинника и перевода. Они придумываются переводчиком на ос­нове различных словообразовательных моделей. Множество таких соответствий встречается, например, в переводе «Гаргантюа и Пан­тагрюэля»*: уфонаренный, декреталисты, анафемствование, архибес, снебанисшедшие, квинтэссенциал, гигантальный, горчицееды, зубостучание, изуродмочалмолочены» и др. — все это примеры сло­вотворчества переводчика, представляющие собой окказиональные эквиваленты разной степени семантической близости авторским неологизмам оригинала, равнозначные этим последним по своим стилистическим функциям и художественному эффекту (об окка­зиональных соответствиях этого вида см. с. 16). * Рабле Франсуа. Гаргантюа и Пантагрюэль. / Пер. с фр. Н. Любимова. М., 1966. Другой вид окказиональных соответствий составят лексические па­ры, в которых обычному (не индивидуально-авторскому слову или сло­восочетанию подлинника) соответствуют в переводе описательные обороты или слова, не совпадающие по своему понятийному содержа­нию с соотносимой лексической единицей оригинала. Такие эквивален­ты возникают прежде всего благодаря разности лексико-грамматических систем языков оригинала и перевода, национальной специфике подлинника, особенностям контекста. Когда, например, художественная функция той или иной единицы речи в тексте оригинала важнее семантического содержания этого слова или выражения то переводчик, не имеющий возможности сохранить точный смысл этой единицы, «приносит в жертву» художественной функции ее семантическую точ­ность. Иллюстрацией могут служить следующие примеры. Дон Кихот ведет беседу со своим оруженосцем (Часть I, глава XXXI) о его встрече с мнимой Дульсинеей и, узнав, что та не нани­зывала жемчуг, а просеивала зерно, спрашивает Санчо: " — ¿Ysi miraste, amigo, el trigo era candeal о trechel?" На что верный оруженосец отвечает: " — No era sino rubión — respondió Sancho". В переводе Н. Любимова названия сортов пшеницы (trigo candeal, trechel, rubion) воспроизведены с помощью окказиональных описательных соответствий: « — А ты не обратил внимания, друг мой, какое это было зерно? Верно, самой лучшей пшеницы? — аннет, самой что ни на есть дешевой, — отвечал Санчо». Candeal о trechel соответствует словосочетание самой лучшей пшеницы, a rubion —самой что ни на есть дешевой. В переводе под редакцией Б. А. Кржевского и А. А. Смирнова* эти слова соотноси­лись с частичными константными эквивалентами: « — А ты посмотрел, друг мой, какое это было зерно, белое или черное? — Желтое, — ответил Санчо». * Мигель Сааведра де Сервантес. Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский. / Пер. под ред. Б. А. Кржевского и А. А. Смирнова. Л., 1949. В окказиональной соотнесенности находятся anadidura —доба­вочное блюдо, madrugador — любитель вставать спозаранку, heridas —удары (глава I, перевод Н. Любимова) и т. п. Окказиональными соответствиями могут стать соотносимые па­ры roble(дуб) — дерево, lobo(волк) — зверь, Juan —отец семейст­ва, плотник, толстяк и т. п. Иными словами, в роли окказиональ­ных эквивалентов выступают межъязыковые гипонимы и гиперонимы, перифразы, а также имена собственные персонажей переводимого произведения, которым в контексте перевода (чаще всего во избежание повторов одного и того же имени) могут соответствовать нарицатель­ные существительные, называющие какой-либо признак, качество, ха­рактеристику действующего лица и могущие заменить имя. Наконец, к третьему виду окказиональных соответствии следу­ет отнести переводческие заимствования и породившие их слова — реалии оригинала: tequila(водка из агавы) — текила, ombu(порода дерева) — омбу, аrrobа (мера веса) — арроба и т. д. и т. п. Эти заимствования обычно не входят в систему переводящего языка и оказываются контекстуальными словами, функцией которых явля­ется название какой-либо реалии и передача национального коло­рита (см. с. 13). Как уже говорилось, сравнение лексики оригинала и перевода дает весьма высокий процент константных соответствий. Так же неизбежны лексические совпадения в двух или более профессио­нально выполненных переводах одного и того же произведения. Пе­реводчик лучше, чем кто бы ни было, понимает смысл формулы «свобода — это осознанная необходимость», ибо он постоянно ог­раничивает свою свободу необходимостью передать уже ранее вы­раженную творцом оригинала информацию. Чем меньше опыта, трудолюбия и способностей у переводчика, тем на большую свободу интерпретации оригинала он претендует, позволяя себе неоправдан­ные вольности и измышления. Опыт выдающихся мастеров прозаи­ческого перевода свидетельствует об обратном: они смиряют свою творческую фантазию во имя верности оригиналу. Плохой перево­дчик тянет к себе, хороший тянется к автору. Для иллюстрации соотношения и характера константных и окка­зиональных соответствий, а также сущности лексических совпаде­ний и расхождений в разных переводах одного произведения прове­дем небольшое выборочное сравнение лексики романа «Дон Кихот» и его двух лучших переводов.* * Один из них, как уже упоминалось, выполнен под ред. Б. А. Кржевского и А. А. Смирнова (А), а другой — Н. М. Любимовым. (Б). Выборка проводилась на основе авторской речи (глава I). Оригинал Перевод А Перевод Б СУЩЕСТВИТЕЛЬНЫЕ (нарицательные) condicion ejercicio lugar nombre нрав обычай село имя нрав образ жизни село название hidalgo идальго идальго lanza en astillero родовое копье фамильное копье adarga щит щит rocín кляча кляча galgo corredor борзая собака борзая собака olla олья олья algo mas vacaque больше говядины, чем чаще с говядиной carnero баранина баранина salpicon винегрет винегрет las mas noches на ужин почти всегда почти всегда заменяющий ему ужин duelos у quebrantos яичница с салом яичница с салом (los) viemes по пятницам по пятницам palomino голубь голубь anadidura добавочное блюдо добавочное блюдо domingos по воскресеньям по воскресеньям hacienda доходы доходы resto остальные остальные sayo de velarte плащ из доюротного полукафтанье сукна из тонкого сукна calzas de velludo штаны бархатные штаны бархатные para las fiestas праздничный его для праздничных наряд дней pantuflas туфли туфли dias de entresemana другие дни недели будни vellori костюм камзол ama экономка ключница sobrina племянница племянница mozo de campo у слуга для полевых слуга для полевых plaza работ и домашних дел работ и домашних дел rocin дряхлая лошадь лошадь podadera садовый нож садовые ножницы anos лета годы complexion сложение сложение madrugador любитель рано любитель вставать вставать спозаранку amigo de caza страстный охотник заядлый охотник autores авторы авторы los ratos que estaba все свои досуги в часы досуга ocioso ano год год libros de caballerias рыцарские романы рыцарские романы aficion страстность увлечение gusto наслаждение жар ejercicio de caza охота охота administracion de hacienda управление хозяйст­вом хозяйство curiosidad любознательность любознательность desatino сумасбродство помешательство hanegas десятины десятины tierra de sembradura пахотная земля пахотная земля libros de caballena книги рыцарские они a su casa у него в доме у себя la claridad da su prosa блеск его прозы блестящий его слог entrincadas razones хитросплетенность замысловатость suyas его речей его выражений requiebros любовные письма любовные послания cartas de desafios вызовы на поединки вызовы на поединок razon правота благоразумие sinrazon (вы) не правы неблагоразумие razon правота разум con razon вполне разумно не без права fermosura великолепие правота loa sabados по субботам по субботам lantejas чечевица чечевица cuento повесть рассказ narracion изложение повествуя verdad правда истина ГЛАГОЛЫ trata повествуется повествующая no quiero acordar не хочется упоминать нет охоты припоминать vivia жил жил-был consumian (на все это) уходило (все это) поглощало concluian тратилось тратилось se honraba рядился (в) щеголял (в) tenia у него жила при нем находилась pasaba перевалило за перевалило за no llegaba было около не исполнилось ensillaba седлать седлать tomaba орудовать (ч.-л.) обращаться (с ч.-л.) frisaba la edad было (о возрасте) возраст приближался к era (опущение связки) было quieren decir утверждают утверждают tenia el sobrenombre носил фамилию прозывался hay alguna diferencia расходятся в этом вопросе расходятся в сем случае escriben писавшие писавшие se deja entender можно предположить полагать importa poco не иметь значения не иметь значения no se salga (чтобы) не отступили(от) не уклонимся (от) saber знать знать se daba a leer посвящал чтению отдавался чтению olvido забросил забросил llego a tanto дошли до того зашли так далеко vendio продал продал comprar накупить приобрести leer для чтения (опущение) llevo a su casa у него в доме были собрал у себя pudo haber de мог отыскать удалось достать la parecian tan bien ему казались самыми больше всего замечательными он любил ПРИЛАГАТЕЛЬНЫЕ famoso знаменитый славный antiguo древний древний flасо тощий тощий fino (velorin) домашнее (сукно) добротное сукно recio крепкий крепкий seco de carnes тощий телом сухопар телом enjuto de rostro худощавый лицом худощав лицом verosimiles conjeturas правдоподобные все основания соображения sobredicho вышеупомянутый вышеупомянутый famoso знаменитый знаменитый Даже столь фрагментарное сопоставление лексики переводов и оригинала (оно всецело подтверждается и более тщательным анали­зом) позволяет сделать заключение, что в прозаическом переводе среди знаменательных частей речи преобладают полные констант­ные, т. е. вполне предсказуемые, соответствия типа adarga —щит, rocin — кляча, galgo corrector —борзая собака, salpicon —винегрет, antiguo — древний, flaco — тощий, ensillar — сделать, vender — продавать и т. п. Причем полные константные соответствия харак­терны прежде всего для названий конкретных предметов, вещей, существ, качеств и действий. Названия абстрактных понятий, выра­жающих действия, качества и свойства, более зависимы от контек­ста и нередко передаются частичными константными эквивалентами (ср. aficion(склонность, любовь к чему-либо) — страстность, увле­чение; gusto(желание, охота) — наслаждение, жар, fermosura(кра­сота) — великолепие; acordar(вспоминать) —упоминать, припоми­нать; olvidar(забывать, оставлять без внимания) — забросить; famoso(известный, знаменитый) — славный и т. п.). Различные ви­ды контекстуальных (окказиональных) соответствий в прозаических произведениях обычно не превышают 15—25% от всех сопостав­ляемых знаменательных эквивалентов. Окказиональные соответст­вия перевода могут соотноситься с любой знаменательной частью речи оригинала (ср. anadidura —добавочное блюдо; concluir — тратиться; fermosura — правота; se honraba —рядился, щеголял; madrugador —любитель рано вставать, любитель вставать споза­ранку; las mas noches — на ужин почти всегда; mozo de campo у plaza — слуга для полевых работ и домашних дел и т. п.). Выборочная проверка — 433 знаменательных слов оригинала (существительные, глаголы, прилагательные и наречия), взятых из трех глав I части «Дон Кихота» — I глава (авторская речь), III глава (несобственно-прямая речь и диалог), XXXI глава (диалог Санчо и Дон Кихота), дала следующие результаты: Перевод А Перевод Б Полные константные соответствия 342 308 Частичные константные соответствия 51 73 Окказиональные соответствия 40 52 Данные этой выборки вновь подтверждают тезис о преимущест­венном использовании в прозаических переводах константных соот­ветствий. Любопытно также сравнить цифровые показатели двух переводов. В переводе Н. Любимова несколько меньше полных кон­стантных соответствий, но зато увеличилось количество частичных константных и окказиональных соответствий. Эти расхождения обу­словлены рядом причин. Во-первых, стремлением избежать дословного перевода: Оригинал perdia el juicio altos cielos di'as de entresemana Перевод А теряя разум высокие небеса в другие дни недели Перевод Б ломал себе голову всемогущие небеса в будни Во-вторых, ненавязчивой искусной архаизацией лексики, которая позволяет стилизовать перевод под язык эпохи оригинала и избе­жать ненужной модернизации языка: vivia жил жил-был sayo плащ полукафтанье vellori костюм камзол mas особенно особливо os hacen merecedora удостаивают вас соделывают вас достойной le hubiesen curado лечившие (его) пользовавшие (рыцаря) digno de достойные приличествующие roaldiciendo su fortuna проклинает судьбу клянет судьбу senor mio сеньор государь мой сигаг лечить врачевать В-третьих, введением просторечной и более экспрессивной раз­говорной лексики, обусловленной художественными намерениями переводчика: amigo de caza страстный охотник заядлый охотник estaba confuso смутился оторопел ir пуститься в странствия объезжать socarron малый не промах шельма tuertos проказы шкодливость audiencias у tribunales судам и тюрьмам судам и судилищам tenian роr amigo бывали в дружбе водили дружбу В других случаях в переводе Н. Любимова появляются стилисти­чески более нейтральные слова по сравнению с лексикой другого пе­ревода: tomaba la podadera орудовать садовым ножом обращаться с садовыми ножницами se llamaba он прозывался он носил фамилию llegandole a ayudar я ей подсобил я вызвался помочь el don милость просьба Все указанные лексические различия в переводах обусловлены творческой индивидуальностью переводчиков, особенностями их ре­цепции и подхода к воссозданию подлинника, мастерством владения родной речью. Различия эти во многом зависят от слога переводчика, своеобразия текста всего переводного произведения, которое связано с синтаксическим рисунком фраз, манерой пользоваться служебными словами, характером словосочетаемости и словоупотребления. Возможно, недостаточно корректен отбор лексического материа­ла для сравнения. Однако выводы о том, что широкой основой лю­бого профессионально выполненного прозаического перевода явля­ются константные соответствия и что степень повторяемости лекси­ческих элементов в разных переводах одного произведения очень высока, подтверждаются переводческой практикой. Своеобразное свидетельство этому можно найти также в весьма доказательной статье Я. И. Рецкера,* написанной по далеко не академическому по­воду. Материалом для нее послужили выводы судебной экспертизы относительно обвинения в переводческом плагиате. «Сколько бы переводчиков ни переводили одно и то же произведение, — пишет Я. И. Рецкер, — если они будут переводить правильно, они вынуж­дены будут пользоваться одними и теми же эквивалентными соот­ветствиями. Именно поэтому, когда мы вслед за экспертами секции переводчиков Союза писателей сопоставили различные переводы «Ярмарки тщеславия» У. Теккерея и «Тихого американца» Грэма Грина (по пять страниц из разных глав романов), то, даже отбрасы­вая собственные имена и личные местоимения, мы получили в сред­нем свыше 40% совпадений слов, а на некоторых страницах — до 62%; совпадения неизбежны, и процент их может быть очень высок. Между тем Н. М. Любимов явно не списывал свой перевод у А. Ром­ма, а М. Дьяконов — у Гей. «Тихий американец» переводился одно­временно под таким же названием двумя парами переводчиков для журнала «Иностранная литература» и для книжного издательства».** Парадокс лексических совпадений в разных переводах одного произ­ведения заключается в том, что у опытных переводчиков совпадений больше. «Когда переводы выполняются на высоком профессиональ­ном уровне опытными переводчиками, то часто они выбирают оп­тимальный вариант, который как бы напрашивается для передачи мысли на русском языке. Но когда перевод ремесленный, сделанный неопытной рукой, то оптимальный вариант не используется и пере­водчик не попадает в цель, то и дело давая промах».*** Вот почему при сравнении перевода, выполненного мастером, с переводом не очень-то способного ремесленника обнаруживается гораздо меньше лексических совпадений, чем при сравнении перевода двух масти­тых служителей высокого искусства. * См. Рецкер Я. И. Плагиат или самостоятельный перевод? (Об одной судебной экспертизе) // Тетради переводчика, № 1, 1963. С. 42—64. ** Там же. С. 46. *** Там же. С. 57—58. Итак, константные соответствия — основа любого прозаического перевода. По способу (приему) перевода соответствия можно подразделить на прямые, синонимические, гипо-гиперонимические, дескрип­тивные, функциональные и престационные. Прямые соответствия — это традиционно установившиеся сло­варные эквиваленты. Значительное количество их зафиксировано в сознании переводчиков в период профессиональной подготовки. Это парные корреляты с высокой степенью определенности, которые опять-таки на уровне межъязыковых реляционных категорий были определены как абсолютные межъязыковые синонимы. Сравним первые фразы из пушкинского «Выстрела»* и их пере­вод на испанский язык**: * Пушкин А. С. Полн. собр. соч. в 16-ти т. Т. IV. М., 1949. С. 57. ** Pushkin A. Los relates de Belkin. M„ 1953. P. 19—20. «Мы стояли в местечке ***. Жизнь армейского офицера известна. Ут­ром ученье, манеж; обед у полково­го командира или в жидовском трак­тире; вечером пунш и карты. В*** не было ни одного открытого дома, ни одной невесты; мы собирались друг у друга, где, кроме своих мун­диров, не видали ничего. «Estabamos acantonados en una pequena localidad de X. La vida de un oficial del ejercito es conocida de sobra. Por la manana, instruccion, picadero, almuerzo en casa del jefe del regimiento о en la taberna de algun judio; por la noche el ponche у las cartas. En X. no habia ni una sola reunion de buena sociedad, ni una sola muchacha casadera; nos reunimos los unos en casa de fos otros у nо veiamos nada que no fueran nuestros propios unifonnes. Один только человек принадлежал нашему обществу, не будучи воен­ным. Ему было около тридцати пяти лет, и мы за то почитали его стариком. Опытность давала ему перед нами многие преимущества; к тому же его обыкновенная угрюмость, крутой нрав и злой язык имели сильное влияние на молодые наши умы.» Solo un hombre pertencia a nuestra sociedad sin ser militar. Tendria alrededor de treinta у cinco anos, por lo que nosotros le consideramos ya un veijo. La experencia le conferia muchas, ventajas sobre nosotros; por otra parte, su caracter eternamente sombrio, sus modales bruscos у su mala lengua ejercieron siempre gran influencia sobre nuestrasjovenes cabezas.» В этих отрывках, пожалуй, кроме открытый дом — reunion de buena sociedad,почитать — considerar да умы, — cabezas все осталь­ные лексические соответствия принадлежат к разряду «прямых». Синонимические соответствия — это существующие на межъ­языковом уровне относительные синонимы. Степень определенно­сти таких коррелятов ниже, чем у абсолютных синонимов. Они со­ставляются из слова оригинала и слова, выбранного из соответст­вующего синонимического ряда языка перевода. Это всегда частич­ные соответствия, корреляты которых при относительно равной се­мантической информации отличаются либо оттенками значений, либо экспрессивной, эмоциональной или стилевой окраской. В от­рывке из «Выстрела» соответствия почитать — considerar и умы — cabezas являются синонимическими. Для гипо-гиперонимических соответствии характерна еще бо­лее высокая степень сознательности выбора. Межъязыковые гипонимы и гиперонимы составляют основу таких соответствий. Замена названия видового понятия родовым именем или наоборот обычно провоцируется текстом перевода. Сравним оригинальную и пере­водную фразы из замечательного романа Хосе Эустасио Риверы «Пучина»:* * Rivera Jose Eustacio. La voragine. La Habana. s.a. P. 99. РивераХосе Э. Пучина. / Пер. с исп. Б. Н. Загорского. М., 1957. С. 86. "Oscureciose el ambito que separaba de las palmeras, у solo veiamos una, de grueso tallo у luengas alas, que... — zumbaba al chispear cual yesca bajo el relampago que la encendia; у era bello у aterrator el espectaculo de aquella palmera herdica, que... moria en, su sitio, sin humillarse ni enmuducer". «Пространство, отделявшее нас от рощи, погрузилось во мрак, и мы различали лишь одну из пальм, с толстым стволом и широкой кроной, которая мгновенно вспыхнула от удара молнии и затрещала, разбра­сывая искры. Прекрасен и страшен был вид героического дерева, кото­рое умирало на своем посту, не же­лая ни покориться, ни уступить!» Существительному palmeras(пальмы) соответствует собиратель­ное роща, а слову palma — его межъязыковой гипероним дерево. Появились эти соответствия в русском переводе лишь в связи с язы­ковым контекстом, творцом которого является конкретный перево­дчик. Будь на месте Б. Загорского кто-то другой, возможно, он ис­пользовал бы прямые соответствия, а не видо-родовые. Дескриптивные (перифрастические) соответствия образуются, когда слову оригинала соответствует описательный оборот, разъяс­няющий смысл этой лексической единицы. Нередко таким образом воссоздают содержание слов, называющих различные оеалии. "Hubo una difusa intriga diplomatica con mitras, frailes у monjas, recordando el tiempo de los Apostolicos... El Confesor у la Madre de Patrocinio estimaban..."* «Князья церкви и нечиновные клири­ки плели замысловатую интригу, воскрешая времена апостоликов... Духовник короля и мать Патросинио полагали...»** * Valle-lnclan Ramon del. La corte de los milagros. М., 1971. P. 19. ** Валье-Инклан Рамон дель. Избранное. / Пер. исп. Б. Загорского. М., 1969. С. 210. Сочетанию mitras, frailes у monjas соответствует окказиональный дескриптивный эквивалент князья церкви и нечиновные клирики, а слову el Confesor — дескриптивный оборот духовник короля. В отрывке из повести Пушкина тоже было дескриптивное соот­ветствие: открытый дом — reunion de buena sociedad. Функциональными соответствиями являются такие соотноси­мые лексические единицы подлинника и перевода, которые совпа­дают по своей функции, но разнятся по семантическому содержа­нию. Функциональные эквиваленты обычно возникают в особо трудных случаях перевода, когда элементы языковой формы ориги­нала приобретают экспрессивный смысл. Игра слов, значимые фа­милии, присказки, прибаутки — вот обычная сфера функциональ­ных соответствий. Переводчик, например, реконструируя авторскую игру слов в новой языковой оболочке, как правило, не может создать каламбура, опираясь на прямые или синонимические соответствия. В VII главе «Истории жизни пройдохи по имени дон Паблос»*герой говорит дону Дьего: " — Soy, yo soy otro, у otros mis pensamientos. Mas alto pico у mas autoridad me importa tener, porque si hasta ahora tenia, como cada cual, mi piedra en el rollo, ahora tengo mi padre". * Quevedo Francisco de. Obras completas. Madrid. 1988. P. 343. Сложная игра слов основана на двойном смысле слова rollo и средневековой традиции, на которую намекает Кеведо. Rollo — ус­танавливаемый у въезда в средневековые города позорный столб, к которому либо привязывали преступников для посрамления либо вывешивали на нем их головы. Кроме того, rollo — каменная колон­на в центре города, символизировавшая его юридические права. Ко­лонну обычно окружала каменная скамья, на которой любили поси­деть вечером горожане, у самых почетных из них были даже свои места на скамейке. Конечно, перевести связанную с испанской реалией словесную игру, опираясь на изначальный смысл каждого элемента игровой конструкции оригинала, — вещь невозможная. Поэтому переводчик ищет свой семантический ход, сохраняя художественную функцию каламбура: « — Другим я стал, сеньор, и другие у меня мысли. Целю я выше, и иное мне нужно звание, ибо если батюшка мой попал на лобное место, то я хочу попытаться выше лба прыгнуть».* *Кеведо Ф. Избранное. / Пер. с исп. К. Державина. Л., 1971. С. 164. В данном случае трудно говорить о том, что rollo функционально соответствует лобное место; точнее будет вести речь о фразовых функциональных эквивалентах. Примером словных функциональных соответствий могут служить значимые имена раблезианских персо­нажей в переводе Н. Любимова: comte Spadassin —граф Буян, saint Balletron — святой Дыркитру, Lardonnet — (повар) Жри и т. п. Престационные соответствия устанавливаются между словом-реалией оригинала и его транскрипцией в переводе (если языки с одинаковой графикой, то этим же словом в тексте перевода). Таким образом, речь идет о переводческих заимствованиях, о которых го­ворилось в разделе об окказиональных эквивалентах. Как это ни па­радоксально, транскрибированное слово не является полным экви­валентом своего двойника, находящегося в оригинале. В контексте перевода оно приобретает яркую стилистическую, окраску: воспри­нимается как «экзотизм», как национально окрашенная лексическая единица. Рассмотренные виды лексических переводческих соответствий находятся в определенной зависимости друг от друга, о чем свидетельствует приводимая ниже таблица. Виды переводческих лексических соответствий (эквивалентов) По способу (приему) соотнесенности По характеру функционирования в языке По объему информации По форме прямые константные, первичные полные эквивокабульные и неэквивокабульные синонимические константные, вторичные частичные эквивокабульные и неэквивокабульные гипо-гиперонимические окказиональные частичные эквивокабульные и неэквивокабульные перифрастические окказиональные частичные неэквивокабульные функциональные окказиональные частичные эквивокабульные и неэквивокабульные престационные окказиональные частичные эквивокабульные Следует заметить, что в переводах встречаются также опущения слов или выражений, представленных в оригинале. Эти расхождения вызываются особенностями переводящего языка, стилем перевода, а также невольными, не имеющими стилистического значения тавто­логиями, которые иногда появляются в подлинниках, различиями в национальных традициях воспроизведения в тексте нецензурной речи и в национальных оценках того, что считать нескромной лек­сикой. Опущения нецензурных элементов речи в переводах текстов современных авторов встречаются не так уж редко. Бывают подоб­ные лексические расхождения и в описаниях сексуального толка. Хотя в нынешней переводческой практике подобные опущения иногда считаются ненужным пуризмом, и переводчики пренебрега­ют былыми запретами. Особое место в переводах занимают амплификации (добавле­ния), которые иногда возникают под воздействием ритма и стилисти­ческого рисунка фраз, т. е. благодаря подчиненности слогу всего тек­ста. Восстановление каких-либо намеков, содержащихся в оригинале, особенно если речь идет о каламбурах, скрытой цитации и т. п., также приводит — хотя делается это весьма осторожно — к амплификациям в переводах, о чем подробнее пойдет речь в соответствующих разделах. 13. лексика, содержащая фоновую информацию а. бытовые реалии* Запас лексических единиц, передающих фоновую информацию подразделяется на ряд тематических групп. Подобные классифика­ции уже проводились лингвистами,** но касались они лишь слов, на­зывающих «чистые» реалии (группы А — Г предлагаемого ниже де­ления). Поэтому для А — Г групп в основном сохраняется наиболее удачная, на наш взгляд, классификация С. Влахова и С. Флорина, в которую, правда, внесены дополнения и поправки. Отобранные для А — Г групп примеры — число их можно значительно увеличить — представляют собой транскрибированные на русский язык названия, главным образом, латиноамериканских реалий и в некоторых случа­ях самой Испании. * Большинство примеров взято из переводов латиноамериканской испано- и португалоязычной прозы и частично поэзии XX века. Зона использования реалии оговаривается, как правило, в том случае, если реалия характерна лишь для одной или немногих стран Латинской Америки. ** См. Реформатский А. А. Введение в языковедение. Изд. 4-е, испр. и доп. М., 1967. С. 139; Супрун А. Е. Экзотическая лексика // Научные доклады высшей школы. Серия филол. наук, № 2. М., 1958. С. 51—54; Влахов С., Флорин С. Непереводимое в переводе. М., 1986. С. 55—76. а) Жилище, имущество: ранчо (1. Хижина из пальмовых листьев или соломы; 2. Ферма, усадьба), хакал (хижина, крытая пальмовым листом), каней (1. Коническая хижина — Куба; круглый тростниковый шалаш — Венесуэла), зензала (жилище негров-рабов на плантации — Бразилия), фавела (лачуга бедняков на окраинах города — Бразилия), асьенда, асиенда (имение, поместье), эстансия (1. Скотоводческое поместье — Аргентина, Уругвай, Чили; 2. При­городная усадьба — Куба), фазенда (имение, поместье — Бразилия), корраль (загон для скота), мачете (большой тесак для сельхозработ, используется и как оружие), метате, метата (каменная зернотер­ка), бимбалете (приспособление для подъема воды), боледорас, болеадоры (род лассо с двумя или тремя скрепленными с одного конца веревками или сыромятными ремнями, к свободным концам которых приделаны каменные шары с гусиное яйцо), тинаха (большой глиня­ный кувшин), мате (сосуд из тыквы для питья мате (см. ниже) — район Рио-де-ла-Платы), бомбилья (металлическая трубочка для питья мате с припаянным внизу косым двусторонним ситечком — в той же зоне), жангада (рыбацкий плот с парусом — Бразилия) и т. п. б) Одежда, уборы: пончо (накидка, плащ с прорезью для го­ловы), сарапе (подобная одежда в Мексике), пала (подобная одежда в Бразилии), сомбреро (крестьянская широкополая шляпа из листьев растения того же названия — Чили), ярэй, ярей (крестьянская шляпа из волокон пальмы ярей — Куба), альпаргаты (сандалии из пеньки, материи или сыромятной кожи), чирипа (кусок ткани, запахиваемый особым образом вокруг бедер вместо коротких штанов, — зона Рио-де-ла Платы), бомбачи (брюки, наподобие шаровар, одежда гаучо — зона Рио-де-ла Платы) и др. в) Пища, напитки: тортилья (1. Кукурузная лепешка, 2. Омлет) асадо, чурраско (жареное на углях мясо), локро (тушеное мясо с овощами), чурро (крендельки, поджаренные в масле), масаморра (блюдо из маиса), санкочо (похлебка из пресных бананов, овощей и мяса), пучеро (похлебка из говядины), тропон ( чилийское блюдо из картофеля), фежон (блюдо из черной фасоли — Бразилия), мукена (блюдо из рыбы или молюсков — Бразилия), туту (блюдо из фасо­ли — Бразилия), рападура (неочищенный тростниковый сахар), ба­тат, юкка, маниока (съедобные корнеплоды), торонха, гуайава, папайа (съедобные плоды), мате (настой парагвайского чая — зона Рио-де-ла Платы), чича (кукурузная водка), пульке (алкогольный напиток из сока агавы — Мексика), текила (водка из сока агавы — Мексика), канья (крепкий алкогольный напиток из сока сахарного тростника), грапа (виноградная водка — зона Рио-де-ла Платы), писко (алкогольный напиток — Перу, Чили), агуардьенте, агуардиенте (крепкий алкогольный напиток из сахарного тростника, маиса или других растений), гуарапо (1. Сок сахарного тростника; 2. Алко­гольный напиток из этого сока), сангрия (напиток из воды, красного вина и сахара) и т. п. г) Виды труда и занятия: родео (сгон скота), дома (объездка дикой лошади — район Рио-де-ла Платы), сафра (уборка тростника — Куба, в других районах — сбор урожая, массовый забой зверя, скота) и т. п. д) Денежные знаки, единицы меры: песо (основная де­нежная единица многих латиноамериканских стран), сентаво (мел­кая ден. ед.), боливиано (ден. ед. — Боливия), крузейро (ден. ед. — Бразилия), мильрейс (бывшая ден. ед. — Бразилия), конто (ден. ед. — Бразилия), боливар (ден. ед. — Венесуэла), кетсал (ден. ед. — Гватемала), лемпира (ден. ед. — Гондурас), колон (ден. ед. — Коста-Рика, Сальвадор), кордова (ден. ед. -— Никарагуа), гуарани (ден. ед. — Парагвай), соль (ден. ед. — Перу), сукре (ден. ед. Эквадор), фуерте (серебряная монета — Венеуэла), лига (старинная мера рас­стояний, имеющая в различных странах Латинской Америки разные величины), вара (мера длины), арроба (мера веса), алмуд (старинная мера веса), кинтал (мера веса) и т. п. е) Музыкальные инструменты, народные танцы и песни, исполнители: маракас, марака (погремушки), гуиро (тоже, что марака), кена (индейская флейта), рондадор (эквадорский музыкальный инструмент из тростника), фатуто (деревянный рог у индейцев), маримба (музыкальный инструмент, напоминающий ксилофон), бамбука (колумбийский танец), куэка (чилийский танец), гато (танец — зона Рио-де-ла Платы), солома (напевное скандиро­вание гласных в такт работе), видалита (грустная любовная песня — зона Рио-де-ла Платы), сон (кубинский танец и песня), лунду (бра­зильский танец и песня африканского происхождения), самба (танец африканского происхождения), маринера (перуанский танец), уара-ча (танец — карибская зона), маламбо (мужской танец — Аргенти­на, Уругвай), перикон (старинный танец — зона Рио-де-ла Платы), корридо (песня, частушки), пайадор (народный певец — Аргентина, Уругвай), марьяче, мариачес (мексиканский музыкальный ан­самбль). ж) Народные праздники, игры: ромерия (гуляние на местах паломничества), родео (праздник скотоводов, на котором состя­заются в бросании лассо, укрощение диких лошадей и т.п.), дома (соревнования по объездке диких лошадей), пелота (игра в мяч), петека (игра в мяч обтянутыми кожей ракетками — Бразилия), диаблильо (детская игра) и др. з) Обращения: ниньо (молодой хозяин, господин), нинъя (гос­пожа, хозяйка), тайта, таита (отец, папаша — кечуа), синьозиньо (молодой хозяин, господин — Бразилия), амито (хозяин), ньор (просторечное от «сеньор»), синья (просторечное от «сеньора»), сеу (просторечное от «сеньор» — Бразилия), мано (брат, просторечие), чинита (ласковое обращение к женщине), че (междометное обраще­ние — Аргентина, Уругвай) и т. п. б. этнографические и мифологические реалии а) Этнические и социальные общности и их представители: инки, аймара, кечуа, гуарани, майа, ацтеки или астеки, сапотеки, науатль или нахуатль, гуайми, арауканы, тамойо (индейские племена), гаучо (житель аргентиской и уругвай­ской пампы, равнины, чаще всего пастух), льянеро (житель льяносов — равнин в бассейнах крупных рек), сьенагеро (житель заболочен­ных районов Кубы), кампинцы (жители бразильских саванн), сертанежо (житель лесной глуши — Бразилия), тико (житель Коста-Рики), креолы (потомки испанских колонизаторов), чоло, чола (ме­тисы — соответственно, сын, дочь индианки и европейца), самбо, самба (метисы — соответственно, сын, дочь негра и индианки), лонго, лонга (соответственно, молодой индеец, молодая индианка), ки-ломболо (белый негр — раб в Бразилии), конгасейро (восставшие крестьяне — Бразилия) и др. б) Божества, сказочные существа, легендарные места: уака (божества, духи предков у индейцев Андского наго­рья), пачакамак (высшее существо у инков), хирки (боги, идолы племен кечуа), кетсалькуатль (божество ацтеков), гуаличо, мандинга, канайма (боги зла), Тисингаль (легендарные изумрудные россыпи в Коста-Рике), Митла (древний священный город ацтеков), рок (ска­зочная птица), туливьеха (зловещая мифическая птица) и т. п. в. реалии мира природы а) Животные: лама, гуанако (разновидность ламы), мапурите (разновидность вонючки), кайман (разновидность крокодила), вискача (вид грызуна), анаконда, маха, курийю (виды удавов), кетсаль, кабуре, тиньоса, тиуке, аура, самуро, терутеро, алькатрас, каранчо (виды птиц), тарарира, ронкадор, пампано, карибе, бобо, пирайа (виды рыб) и т.д. б) Растения: кебрачо, омбу, сейба, хукаро, манго, мангле, гуайабо, тотумо, палоборрачо, жакейра, балса, кока, мандиока, папайо, агуакате (виды деревьев и кустарников), юкка, маниока, окумо, ба­тат (корнеплоды), нопаль, бисагуа (виды кактусов), фарагуа, пика-пика, паха брава (виды трав) и др. в) Ландшафт, пейзаж: сельва (тропический лес), льянос, льяносы (южноамериканские степи), пампа (аргентинская и уруг­вайская степь), саванна (венесуэльские и колумбийские степи), сьенага (болотистая местность), манигуаль (тропические заросли), каатинга (низкорослые древесные заросли в засушливых зонах Брази­лии), сертан (засушливые районы Бразилии) и т. п. г. реалии государственно-административного устройства и общественной жизни (актуальные и исторические) а) Административные единицы и государствен­ные институты: территория (Аргентина, Венесуэла и др.), фре-гезия (церковно-административное деление — Бразилия), интенденсия (Колумбия), Кабильдо (городской совет), эскуэла нормаль (педа­гогический институт), института (средняя школа, гимназия — Коста-Рика) и др. б) Общественные организации, партии и т.п., их функционеры и участники: гремио (профсоюзы — Агрентина, Уругвай и др.), копей (реакционная партия в Венесуэле), партидо бланка, партидо Колорадо (партии в Уругвае), априста (сторон­ник реакционной перуанской народной партии), френте популар («Народный фронт» — объединение левых сил в Чили), френте ам-плио («Широкий фронт» — объединение левых сил в Уругвае), седериста (член революционного комитета — Куба) и т.п. в) Промышленные и аграрные предприятия, тор­говые заведения: инхенио (сахарный завод с плантацией), энженьока (тоже — Бразилия), сентраль (то же — Куба), эхидо (госу­дарственный сельхозкооператив — Мексика), гранха (совхоз — Ку­ба), боличе, пулькерия, чичерия (питейные заведения), бодега (вин­ный погребок), коммисариат (лавка и одновременно питейное заве­дение — Коста-Рика) и т. п. г) Основные воинские и полицейские подразделе­ния и чины: сегурналь (служба национальной безопасности в Венесуэле), карабинер (полицейский — Чили), карабинеры (погра­ничные войска), кабо (капрал, старшина), пелатон (взвод), коман-данте (майор) и др. д) Гражданские должности и профессии, титулы и звания: мачетеро (рубщик сахарного тростника), гуахиро (кре­стьянин — Куба), менсу, менсулеро (чернорабочий или батрак, на­нимающийся на месяц — Бразилия), пеон (сельхозрабочий, батрак), касик (1. Индейский вождь; 2. Крупный землевладелец), капатас (1. Главный гуртовщик; 2. Надсмотрщик), пуэстеро (батрак-скотовод), бананеро (сборщик бананов), каучеро (рабочий каучуко­вых плантаций), коррихидор (сельский староста — Перу), мататигрес (охотник за ягуарами — Коста-Рика). д. ономастические реалии В литературных произведениях и других текстах встречается не­мало реальных и вымышленных имен собственных. В настоящем разделе идет речь лишь о первых из них. Проблематике вымышлен­ных имен посвящена специальная глава. В литературном переводе имена собственные не только выполняют функции наименования, называния существа или объекта, но и являются теми немногими словами, сама форма которых указывает на национальную принад­лежность наименованного предмета мысли. Таким образом, собст­венные имена способствуют сохранению в переводе национального колорита оригинала. а) Антропонимы. Среди многочисленных имен этого вида различаются общие имена и фамилии, например: Хуан, Педро, Беатрис, Каролина, Гальвес, Сильва, Альварес и т. п., и индивиду­альные имена и фамилии, называющие известных общественных деятелей, военачальников, литераторов, художников, артистов, спортсменов и прочих знаменитостей и часто требующие в перево­дах особых комментариев. б) Топонимы. Состав топонимов любого языка почти неис­числим и весьма неоднороден. В переводоведении названия реаль­ных географических объектов целесообразно подразделить на две группы: обычные и мемориативные топонимы. Вторые из них за­ключают в себе кроме указания на геообъект дополнительную смы­словую информацию, которая для переводчика бывает чрезвычайно важной. Нумансия не просто древний испанский город, но и символ мужества. Мексиканский городок Долорес прославился тем, что в нем была провозглашена в 1810г. независимость Мексики. Трувиль, Биариц были известны в XIX веке как фешенебельные курорты для богачей Буэн-Ретиро — городской парк, в XIX в. — любимое место отдыха мадридцев всех сословий. Улица Флорида — торговый центр в Буэнос-Айресе. Китайский квартал — средоточие притонов и публичных домов в Барселоне. Махалаонда — селение неподалеку от Мадрида, жители которого в средние века были постоянной ми­шенью для насмешек относительно их необразованности. в) Имена литературных героев. В художественных тек­стах постоянно встречаются упоминания о персонажах других про­изведений литературы. В переводах сообщаемые такими именами сведения обычно комментируются. Сид, Фернан Гонсалес, Гусман де Альфараче, Ласарильо, Дон Кихот, Санчо Панса, Дульсинея, Лауренсия, Маркиз де Брадомин, Авель Санчес, донья Перфекта, Пепе Рей, Пепита Хименес — вот всего лишь несколько из множества испаноязычных имен, с которыми встречаешься на страницах со­временных романов и повестей. В художественном произведении даже те из имен, что не стали нарицательными, приобретают оце­ночные потенции. Путем сравнения или намека ими характеризуют­ся различные литературные персонажи. д) Названия компаний, музеев, театров, дворцов, ресторанов, магазинов, пляжей, аэропортов и т. п. Все эти имена содержат определенные страноведческие сведения, которые переводчику важно знать для правильного понимания и воссоздания текста. Приведем несколько примеров разнородных названий, взятых из переводов: Пемекс (государственная мексикан­ская нефтяная компания), Юнай (фруктовая компания «Юнайтет фрут компании»), Солис (театр в Монтевидео), Катете (президент­ский дворец в Рио-де-Жанейро), Тропикана (ресторан и шоу в Гава­не), Копакабана (пляж в Рио-де-Жанейро), Гавана Либре (гостиница в Гаване), Таблада (оптовый скотный рынок в Монтевидео), Маракана (стадион в Рио-де-Жанейро), Эль Обиспо (уголовная тюрьма в столице Венесуэлы, во времена диктатуры П. Хименеса тюрьма по­литическая), Эсеиса (аэропорт в Буэнос Айресе), Ла-Репарасьон (знаменитая женская гимназия в Лиме) и т. п. е . ассоциативные реалии а) Вегетативные символы: омбу— поэтический символ аргентинской и уругвайской пампы, «древопокровитель» и защит­ник гаучо; мадроньо (земляничное дерево) — поэтический символ Мадрида; яхе — сок этого растения оказывает наркотическое действие, поэтому яхе, согласно верованьям индейцев Колумбии, счита­ется вещим деревом, способным предсказывать судьбу; кипарис — 1. Символ траура, скорби, горя, 2. Символ бессмертия и т. п. б) Анималистические символы: чоха— это птица счита­ется часовым уругвайской пампы, крик ее предвещает неожиданную опасность; кабуре — хищная птица, перья которой, согласно пове­рью, обладают магической силой; кукуль — птица, в Гватемале по­этический символ свободы; кетсаль (кецаль) — та же птица у мек­сиканцев и тот же поэтический символ; собака — символ вора в средневековой Испании; кот — символ вора в ту же эпоху и т. д. в) Цветовая символика: зеленый — 1. Цвет надежды, сим­вол лучшего будущего (Панама, Чили), 2. Символ плодородия, уда­чи, чувственности, сексуальности (Испания); желтый — цвет трау­ра (Испания, средние века); темно-лиловый, фиолетовый — цвета траура (Испания, Чили и др.); белый — символ партии бланко в Уругвае; красный — символ партии Колорадо в Уругвае и т. д. г) Фольклорные, исторические и литературно-книжные аллюзии. В них содержатся намеки на образ жизни, поведение, черты характера, деяния и т. п. исторических, фольклор­ных и литературных героев, на исторические события, на мифы, предания, литературные произведения и т. п. Например, в известной повести Ф. Кеведо о пройдохе доне Паблосе ее герой говорит: "Hermano, este de la hambre es recio noviciado. ¡ Estaba hecho un hombre a comer mas que un sabanon, у hanme metido a vigilias! Si vos no lo sentis, no es mucho, que criado con hambre desde nino, como el otro rey con ponzona, os sustentais ya con ella".* * Francisco Quevedo. Obras completas. Prosa. Madrid, 1988. С. 365. Далее указания на страницы даются в тексте. «Голод, брат, жестокий искус для послушника. Человек создан, чтобы насыщать свою утробу, а меня заставляют поститься. Если вы не ощущаете голод, то это не удивительно, ибо, привыкнув к нему с детства, как тот царь, что привык к яду, вы, видимо, насыщаетесь им».* Имеется в виду Понтийский царь Митридат VII, который всю жизнь приучал себя к яду, опасаясь отравления. В этом случае имя царя является своеобразной ассоциативной реалией, намек на кото­рую содержится в тексте. 2 Кеведо Ф. Избранное. / Пер. с испанского К. Державина. Л., 1971. С. 203. Далее указания на страницы даются в тексте. В конце своих жизнеописании Паблос, как он сам утверждает, покусился на роль папаши антихриста: «.. .di en amante de red... у роrhablar mas claro, en pretendiente de Anticristo que es lo mismo que galan de monjas» (p. 388). «... попал... в обожатели при монастырской ре­шетке, или, говоря яснее, стал покушаться на роль антихриста, или, что все равно, вздыхателя при монахинях» (с. 243). Суть намека на антихриста в том, что, согласно поверью, тот должен был родиться от священника и монахини и т.д. д) Языковые аллюзии. Они содержат намек на какой-либо фразеологизм, пословицу, поговорку, крылатую фразу или ходячее выражение. В переводе книги Шамфора говорится: «Две придвор­ные дамы, проезжая по Новому мосту за какие-нибудь две минуты, успели увидеть там и монаха, и белую лошадь. Тогда одна из них, толкнув подругу локтем, заметила: «Что до шлюхи, то уж нам-то ее высматривать незачем».* Русскому читателю без комментария не понять содержащегося в анекдоте намека на старую французскую поговорку: «Когда по Новому мосту ни пойдешь, всегда встретишь там монаха, белую лошадь и шлюху». Глава XVII (часть II) романа классика кубинской литературы Рамона Месы «Мой дядя чиновник» предпослан заголовок: «El muerto al hoyo ...». Это лишь часть по­словицы «El muerto al hoyo у el vivo al bollo» (досл.; Мертвого в мо­гилу, а живому сдобную булку). В названии известного фильма К. Сауры "Cria cuervos" также использовано лишь начало пословицы «cria cuervos у te sacaran los ojos» (досл.: Вырасти воронов, и они тебе глаза выклюют). * Шамфор. Максимы и мысли. Характеры и анекдоты. / Пер. с фр. Ю. Б. Корнеева и Э. Л. Липецкой. М.-Л., 1966. С. 136. Предложенное деление «фоновой лексики» стоит прокомменти­ровать. 14. «экзотизмы» и окказиональные заимствования Нетрудно заметить, что в группах а — г есть слова (тип ранчо, пончо, инки, лама и т. п.), которые вошли в русский язык на правах заимствований, и есть много слов, употребленных один раз или бо­лее в книжной речи — в переводах и, конечно, не закрепленных в лексической системе переводящего языка. Заимствования первого типа тоже неоднородны. Среди них такие слова, как танго, румба, которые закрепились в языке, потому что привились сами танцы н музыка к ним. Нечто подобное произошло со словом пончо, ибо у нас носят этот латиноамериканский наряд. Такие лексические еди­ницы входят в русский язык традиционным путем: появляются ве­щи, возникают и слова. Другой путь и предназначение у слов ранчо, мачете, анаконда, родео, песо, сентаво, ацтеки, майа, креол, лама, гаучо, пампа, селъва и др. Названные ими понятия и вещи не связа­ны с нашей действительностью. Эти книжные слова необходимы для понимания иноязычной культуры и истории. Они сравнительно часто употребляются в различных переводных латиноамериканских текстах и в оригинальных трудах, посвященных Латинской Амери­ке. Танго, румба и, в известной степени, пончо можно считать заим­ствованиями ассимилированными, хотя и не в столь высокой степе­ни, как, скажем, футбол, велюр, аншлаг, гейзер или вестибюль. Сре­ди «книжных» заимствований ассимилировались, например, слова ацтеки, хунта, креол. Однако на фоне русской речи во всех «книж­ных» заимствованиях данного типа особо выделяется присущая им локальная информация. Их экзотическое происхождение становится информативным. Они, подобно диалектизмам, оказываются «привя­занными» к определенной социогеографической зоне, и любой ма­ло-мальски опытный читатель тотчас «уловит» латиноамериканский дух этих слов. Их локальную информацию охотно используют в ху­дожественных целях оригинальные авторы, когда описывают лати­ноамериканскую среду или лиц, имеющих к ней отношение.* * Ср. интересное замечание по поводу «фоновой лексики», сделанное А. А. Рефор­матским: «... особенно важно сохранение таких слов при переводах с чужих языков, где вовсе не все надо переводить, а иной раз необходимо сохранять названия, данные в чужом языке, лишь транскрибируя их. Многие такие «транскрипции» получают права гражданства и входят уже в запасной (для специальных нужд) словарный состав. Тако­вы обычно личные собственные имена (ономастика), названия монет, должностей, дета­лей костюма, кушаний, напитков, обращения и т. д., что при переводе всего остального текста сохраняет и местный колорит...» (Реформатский А. А. Введение в языковедение. С. 137. См. также ст. А. Е. Супрун). Любой язык, видимо, нуждается в некотором количестве заимст­вований, называющих реалии иноязычной культуры. В русском язы­ке есть небольшие пласты широкоизвестных слов, передающих на­циональный колорит конкретной страны или региона. Наряду с номинативными и художественными функциями часть таких слов ис­пользуется для создания и сохранения стереотипных представлений о сущности того или иного народа, которые чаще всего не имеют ничего общего с подлинной характеристикой его национальных особенностей. Стоит, например, произнести слово Испания — и сра­зу же в сознании многих людей возникают шаблонные представле­ния, мыслительные штампы: коррида, бой быков, тореро, тореадор, матадор, кабальеро с гитарами и навахами, серенады под балконом, сеньориты с кастаньетами и тому подобные «испанские красиво­сти». На самом деле все это не так. Даже коррида, бой с быками, уже не привлекает испанца, как в былые времена. Однако подавляющее большинство переведенных в а — г груп­пах примеров составлено из слов иного типа. Бимбалете, бомбачи, чирипа, чурро, грапа, писко, алмуд, рондадор, маламбо, боличе, гуанако, тиньоса, омбу и т. д. — все это заимствования, не выходящие за рамки одной или нескольких переведенных книг. Их можно назвать окказиональными заимствованиями. Переводчик транскрибирует эти иностранные слова на русский язык, ибо в родной речи он не находит им прямых соответствий из-за отсутствия в обиходе своего народа названных ими вещей, предметов, явлений или понятий. Транскрибированные слова обнаруживают в перевод­ном тексте информацию, которая была в них имманентной, скрытой в обычном для них контексте и стала явной и значимой на иноязычном фоне. Окказиональные заимствования воспринимаются как ино­странные слова и благодаря этому выполняют не только номинатив­ную функцию, называя реалии, но и художественную, помогая воссоздавать национальный колорит подлинника. Этой функции в оригинале у них обычно не бывает. Правда, в приведенных примерах есть индейские слова, вроде тайта, уака, хирки и др., которые не вошли в испанский язык Латинской Америки, и в испаноязычной прозе им присущи функции окказиональных заимствований. Таким образом, латиноамериканский автор, используя в испанском тексте индейские слова, уподобляется переводчику, транскрибирующему испанское слово-реалию. А русский переводчик, работающий с испаноязычным текстом, в котором встречаются описания индейцев и их быта, порою воссоздает два национальных лексических пласта, в которых отражены элементы культуры аборигенов и элементы сложных эклектичных культур латиноамериканских наций, сформировавшихся после открытия Америки. Ассоциативные реалии, представленные в д — е группах, только начинают изучаться на научной основе. «Понятийный образ мира сочетается с вербальным его образом и словесный образ предмета или отношения выступает как форма логического отображения, как дополнительный национальный фон, над которым возвышается об­щечеловеческий логический образ».* Различия между «националь­ным фоном», присущим вербальной форме, т. е. лексической едини­це, и выраженным этой же единицей интернациональным понятием являются источником разнообразных фоновых несовпадений у по­нятийно-равнозначных слов разных языков. Воспроизведение в пе­реводе ассоциативных реалий — занятие сложное и сугубо творче­ское. Теснейшая связь ассоциативных реалий с духовной культурой народа и его языком часто заставляет переводчиков прибегать к подстрочным комментариям или, в лучшем случае, к описательному переводу и различным пояснениям, вводимым в переводной текст. * Верещагин Е. М.. Костомаров В. Г. Язык и культура. С. 173. Предлагаемая и, видимо, неполная классификация лексических единиц, содержащих фоновую информацию, неопровержимо свиде­тельствует, сколь глубоко уходят в народный языки сколь широко разветвляются в нем корни национальной культуры. Язык, будучи сам своеобразнейшей частью национальной культуры, отражает в себе почти все ее элементы, сохраняет в письменных текстах свиде­тельства о самых разнообразных культурных ценностях и, кроме того, является единственным и неповторимым материалом, из кото­рого создаются шедевры национальной и мировой литературы. Сохранить национальное своеобразие подлинника в переводе — задача особой трудности. Она выполняется не только и, может быть, не столько за счет различных приемов передачи фоновой информа­ции средствами переводящего языка, сколько творческим воссозда­нием всего идейно-художественного содержания произведения, пе­редачей мироощущения автора. Его стиля и манеры письма средст­вами родного языка, который тоже детище и творец национальной культуры. Воспринимая оригинал как целостную художественную систему, переводчик пытается создать равноценное литературное произведение и выразить в нем отраженные в подлиннике нацио­нальные формы жизни, психологию народа и его культуру. И. Кашкин справедливо утверждал, что ощущение чужеземности в перево­де достигается не внешней формальной экзотикой, «не поверхност­ным копированием чужеязычия, а путем глубоко понятой и чутко переданной сути, в которой заключена национальная особенность оригинала... Кола Брюньон Ромена Роллана в переводе Лозинского, оставаясь бургундцем, говорит с нами языком русского балагура. Люди Бернса обращаются к нам в переводах Маршака на нашем языке, не переставая быть шотландцами. Мы легко и естественно воспринимаем неповторимо-характерную речь Санчо Пансы в пе­реводе Н. Любимого или Гека Финна и сиделки Сары Гэмп в пере­водах Н. Дарузес не как набор отдельных каламбуров, шуток и словечек, а как существенную грань человеческого характера и целостного образа».* Ивану Кашкину вторит Николай Любимов: «Национальный колорит достигается точным воспроизведением портретной живописи подлинника, воспроизведением бытовых особенностей, уклада жизни, интерьера, трудовой обстановки, свычаев и обычаев, воспроизведением пейзажа данной страны во всей его характеристике, воспроизведением народных обрядов, поверий и т. д.».** * Кашкин И. В. В борьбе за реалистический перевод // Вопросы художественного перевода. М., 1955. С. 141. ** Любимов Н. Перевод — искусство // Мастерство перевода. 1963. М., 1964. С. 243. Поэтому переводчик, сталкиваясь со словом, называющим реа­лию, должен ответить, как справедливо заметили С. Влахов и С. Флорин, по крайне мере на два вопроса: называет ли слово реа­лию в данном тексте, и если да, то следует ли это слово «брать взай­мы»? Не станем подробно отвечать на поставленные вопросы, так как в работе названных авторов* есть доказательные рассуждения на это счет. Заметим лишь, что переводчику не следует поддаваться гипнозу иноязычного мира и видеть за каждым словом реалию. Не­обходимо помнить, что, употребляя слово-реалию, писатель не все­гда подчеркивает, не обязательно выявляет им сущность самой реа­лии, т. е. не акцентирует внимание читателя на отличии от других предметов того же рода. К примеру, прозаик пишет: el pescador cogio un roncador — «рыбак поймал рыбу «ронкадор». А из контекста яв­ствует, что важно не то, какую рыбу он поймал, а то, что он вообще поймал рыбу. Убедившись в такой трактовке текста, переводчик может не транскрибировать слово, называющее вид рыбы, а пере­вести его словом, выражающим родовое понятие, т. е. осуществить перевод с помощью родовидового соответствия. Все реалии соотно­сятся с какими-то общими понятиями, и это позволяет в определен­ных контекстах избегать окказиональных заимствований. * См.: Влахов С., Флорин С. Непереводимое в переводе. С. 89—96. 15. способы перевода слов-реалий Приведенные примеры и рассуждения подсказывают пять наибо­лее распространенных способов перевода слов-реалий. а) Транскрипция (транслитерация). При первом появлении в тексте транскрибированные слова обычно сопровождаются сноска­ми или умело вводимыми в текст перевода объяснениями. Подав­ляющее большинство окказиональных заимствований а — г групп было прокомментировано в сносках. Опытные переводчики и теоре­тики перевода не раз призывали коллег по переводческому цеху к чувству меры в использовании иноязычных слов в переводе.* Чрез­мерное увлечение транскрибированием иноязычных слов, называю­щих реалии, а не так уж редко принимаемых за них, не только не способствует сохранению национального колорита, а, наоборот, уничтожает его, загромождая русское повествование и заставляя читателя спотыкаться на каждом шагу о ненужные экзотизмы. Учиться чувству меры надо у русских классиков, которые, описывая в романах и повестях далекие страны или жизнь Российской импе­рии, умело и рационально использовали «фоновую лексику», искус­но «вплавляли» ее в русскую художественную речь и создавали яр­кие картины национально быта других народов и народностей. «Я могу сослаться на опыт такого превосходного русского писателя, как Короленко, — пишет по этому поводу Н. М. Любимов. — По-видимому, он считал, что злоупотребление иноязычными словами — это линия наименьшего сопротивления. Как всякий большой художник, он шел по линии наибольшего сопротивления. Он так описывал внешность якутов, их юрты, их утварь, их нравы и образ жизни, он так описывал якутскую природу, что по прочтении его рассказов у нас создается впечатление, будто мы вместе с ним пожили в дореволюционной Якутии. Его пример — наука переводчикам. Вводить иноязычные слова допустимо в тех случаях, когда то или иное понятие, та или иная реалия не находят себе эквивалента в русском языке».** * См.: Россельс Вл. Серая ткань // Мастерство перевода. 1969. М., 1970. С. 301—304; Любимов Н. Перевод — искусство // Мастерство перевода, С. 243—244; Шуман М. Слова переводимые и слова непереводимые // Мастерство перевода. 1963. М., 1964. С. 124—130. ** Любимов Н. Перевод — искусство. С. 243. б) Гипо-гиперонимический перевод. О нем уже речь шла выше. Для этого способа перевода характерно установление отношения эквивалентности между словом оригинала, передающим видовое понятие-реалию, и словом в языке перевода, называющим соответствующее родовое понятие, или наоборот. В таких случаях, например, с испанскими словами нопаль (вид кактуса), кебрачо (вид дерева) или грапа (вид водки) будут соотносится в переводе их ро­довые межъязыковые гиперонимы: кактус, дерево, водка. Примеры обратной зависимости, когда слово оригинала выражало бы родовое понятие, а в переводе ему соответствовало бы понятие видовое, сре­ди воссозданной «безэквивалентной» лексики встречаются крайне редко. Иногда переводчики варьируют оба указанных приема. Сна­чала они транскрибируют слово-реалию, а затем при следующем появлении его в оригинале переводят гиперонимом. в) Уподобление. Этот переводческий прием очень близок к предыдущему. Разница между ними лишь в том, что уподобляемые слова скорее называют понятия, соподчиненные по отношению к родовому понятию, а не подчиненное и подчиняющее понятия, как было в предыдущем случае. Например, бомбачи — шаровары, ма­чете —               содержание   ..  492  493  494   ..